Ресторанная жизнь потихоньку угасала – без воплей, драк и буйных плясок. Музыканты сыграли «Подмосковные вечера», и Ладислав вернулся. Все выглядело как-то слишком утопично, о чем и сообщил сомлевший Туз. «Это всего лишь гармония сфер и прочность мира, – сказал Ладислав. – Не веришь, что ли, в солидарность?»
Пришлось задуматься. Туз с удивлением осознал, что верит во многое – в Аристотеля, Платона, Ньютона, Гегеля, Дарвина, Заратустру, Будду, Христа, Магомета и – припомнил он, – конечно, в Зевса. Верит в загробную жизнь, в материализм и социализм. Верит, что в целом все на Земле хорошо придумано. Однако во всем, как и в себе самом, сомневается. «Верю, но не до конца, – признался. – Не до полной уверенности». «Ну, тогда еще выпей», – подмигнул Ладислав.
Они вышли из ресторана. По улице Новы-Свят бродили редкие, приятные с виду люди. На душе было легко и свободно. «Вот, гуляю по Варшаве, а в кармане куча злотых, – думал Туз, ощущая уже полную благодать и солидарность. – Да еще десять долларов!»
Он воспринимал все так благостно, что глазам не поверил, когда какой-то прохожий влепил Ладиславу по уху. Улица вздрогнула от звучного аккорда, а Ладислав только поморщился, подставляя следующее. Хотя до него дело не дошло, поскольку явилась, как бог из машины, полиция. Всех троих мягко, не выламывая рук, погрузили в авто и доставили в участок за углом, где перво-наперво усадили пить кофе с имбирным печеньем. И разобрались быстро, без протокола. «Этот бедный человек бывший муж моей невесты, – объяснил Ладислав, почесывая ухо. – Словом, жену у него увел, так что никаких претензий. Подержите минут пять, чтобы не было продолжения»…
«Все-таки утопия», – размышлял Туз, пока их везли на том же авто к отелю – не к тому, правда, где он поселился. «Хочу познакомить с психомузотерапевтом, – сказал Ладислав. – Она умеет удалять сомнения и вселять веру»…
Поднялись на лифте и зашли без стука в номер. Тузу показалось, что на кровати лежит, покуривая, поющая сама собой виолончель. Выключив магнитофон, она скинула покрывало и оказалась вполне соразмерной барышней. Ладислав представил их и откланялся, а Виола поставила «Болеро» и сразу пригласила в постель: «Пшепроше, пан! Прими от меня звуковой душ»…
Она не расставалась с сигаретой и, стоило ее отворить, зазвучала – настоящая музыкальная табакерка. «Не, пан, я долгограюча пластина. Извлеки мелодию. – И перешла на шипящую речь посполиту. – Впровадзач до внетрза. Йесче. Длуже. Добже зробич! О, бардзо!»
