«Вот у меня в небесах сплошные, наверное, минусы, – подумал Туз. – Впрочем, профессорский плюс на мой минус порождают движение». И заметил вслух: «А проводник тем временем равнодушно глядел вдоль состава». На что Лелеков возразил: «Ошибаешься, Тузок, наш советский проводник не может глядеть равнодушно. Смотри, как внимателен! Его дело билеты, а не чемоданы. У каждого в этом мире свое задание. К тому же наш, судя по величине, не более чем полупроводник»…
Сам профессор до жути напоминал пушистого и бровастого филина с круглыми рыжими глазами. Вырвавшись из гнезда, пребывал он в беззаботности, напевая в коридоре гимн страны, состоявший всего из одной буквы: «Уу – ууу – у – уу – ууу – у!» Звучало хорошо, но оглушительно, так что попутчики, в основном дамы, общались с помощью рук. Не сразу Туз сообразил, что с ними едут глухонемые. Им, кажется, нравилось пение, а может, они увидели в Лелекове птицу своего семейства, но, так или иначе, пригласили его жестом отметить начало доброго пути.
А Туз отправился в ресторан, где вскоре совершенно позабыл, куда едет и зачем. Командировки обыкновенно так и начинались – утратой смысла и суточных, два тридцать в день, утекавших в дороге так проворно, словно километровые столбики. Возвращался он, более шатаясь, нежели двигаясь вперед. Свой вагон едва узнал по полупроводнику, которому барышня неслыханной красы, помноженной, конечно, на выпитые Тузом рюмки, втолковывала нечто заплетавшимися руками.
«Ах, почему эта Му-му не профессор?» – сбивчиво подумал Туз и глазам не поверил, когда немая вскоре вошла в их купе, где на одной свободной полке ехали всякие полезные вещества вроде канистры спирта, а на другую она бросила сумку.
Тут же вернулся из гостей расслабленный долгими беседами Лелеков – руки плетьми висели. Втроем они беззвучно выпрямили сердца ректификатом, после чего профессор упорхнул вверх и засопел умиротворяюще, словно леший. За окном стемнело, купе отделилось от вселенной и стало бы совсем уютно, если б дядя Леня не падал во сне с полки. Уже сбились со счету, сколько раз по-сыновьему ласково запихивали обратно.
«У-у-у! Пу-у-у-у-стите! – загудел он наконец из последних сил, как паровоз на крутом подъеме. – У-у-у-сусь!» Вырвался в коридор и запропал.
Туз с Му-му разговорились на пальцах о погоде, и вдруг он увидел трехперстный образ, не связанный с синоптикой, но звавший явно, хоть и стыдливо, к иному сношению. Немедля притиснулся к ней на узкой полке, дивясь простоте и тишине случая. Раньше думал, что оргазм близок оргии с ором, а теперь понял, что звуки вовсе ни при чем, совсем лишние – такой это мгновенный всплеск и упадок всех органов, союз и сжатие. От Му-му остался лишь дефис, безгласные содрогания которого разделили время на короткие отрезки, вроде шпал, едва не столкнув поезд с рельсов, как показалось сметенному на пол Тузу.
