День прошел на редкость спокойно, как будто мы были на курорте. Мы погрузились сразу, как только зарядились батареи, и не всплывали уже до глубокой ночи. Тем злополучным вечером, когда мы услышали этот слабый отдаленный грохот, я вновь был на дежурстве. Через несколько часов громыхание стало громче и четче, и мы поняли, что это были звуки взрывов глубинных бомб, долгие серии которых то прекращались, сменяясь тишиной, то возникали опять. Барабанный грохот бомб, казалось, очень взволновал Жеха.
Около полудня 24-го мы снова услышали звуки разрывающихся в отдалении бомб. Вообще-то мы часто раньше слышали этот шум, но никогда еще это не продолжалось так долго. Мы знали, что где-то какой-то подлодке приходится очень нелегко.
Через несколько часов шум мало-помалу стал громче, иногда затихая ненадолго, а затем возобновляясь еще ближе, чем раньше. Не будучи склонен драматизировать, скажу однако, что он начал звучать для меня как продолжительный барабанный бой военной похоронной процессии, медленно приближаясь к нам ближе, чем когда-либо.
Через шесть полных часов этого отвратительного грохота Жех уединился в своем кубрике, закрыв за собой шторы. Иногда он вызывал в к себе для доклада радиста и акустика, но сегодня от него ни звука не было слышно. А тем временем мы продолжали придерживаться курса, пролегающего в квдрате CF5424. После заката разрывы стали довольно громкими. Все мы в рубке спрашивали себя какого черта Жех нежился у себя в кубрике, когда этот жуткий грохот с каждой минутой становился все ближе.
Ровно в 19.48 акустик ворвался к нему и доложил о шумах двигателя. И тогда, наконец, он раздвинул шторки и вышел. Когда он проходил мимо меня, я заметил, что его лицо было пепельно-серым. Однако вместо того, чтобы отдавать приказания, Жех забрался по трапу в пустующую боевую рубку, после чего вся дежурная смена переглянулась в полной растерянности, молча спрашивая друг друга, что он делает там наверху.
Дело в том, что на немецких подводных лодках боевая рубка использовалась только тогда, когда командир хотел посмотреть в перископ. Но мы шли на глубине ста метров, слишком глубоко для подобного мероприятия. Две минуты спустя через люк боевой рубки радист доложил Жеху о том, что все мы слышали собственными ушами: мы были обнаружены вражеским ASDICом, паузы между каждым щелчком которого становились все короче. Очевидно, они засекли нас и направлялись прямо к нам. Вскоре вражеские корабли были почти прямо над нами. И все еще никаких приказов, никаких действий со стороны командира. Где, черт возьми, был Жех? И прежде чем мы успели спросить об этом, раздался взрыв. Мы были сбиты с ног мощнейшим ударом. Вся лодка бешено тряслась, как и воздух в рубке, наполненный осколками стекла и хаотично летающими предметами. Я судорожно за что-то схватился. Свет потух, и сдавленный корпус зазвенел как церковный колокол при следующем сотрясении от второго взрыва. И тут, наконец, Жех спустился из боевой рубки. Его ничего не выражающее лицо с вздувшимися венами было мертвенно бледным. Мы уставились на него, ожидая приказов к маневрам, но он по-прежнему ничего не говорил. Напротив, он как зомби прошел через передний люк в радиорубку. Когда он проходил мимо меня, я мог видеть его широко открытые, немигающие глаза, сияющие в полутьме.
