За брезентовой двойной стеной шумел ветер. Он донес в палатку мерные, глухие удары барабана. Дембицкий переглянулся с доктором, положил раскрытую книгу на подушку. Далекий военный оркестр играл траурный марш.
— Снова кого-то хоронят, — с тоской сказал поручик. — Почему у нас так много смертей? Почему?
Это было в самом деле совершенно непонятно. Армия Андерса, сплошь состоявшая из здоровых, сытых людей, зимой с 1941 на 1942 год прибыла в Среднюю Азию, готовясь отправиться дальше, в Афганистан, в сторону, прямо противоположную той, откуда наступали немецкие полчища. Польские солдаты были отлично обмундированы, получали прекрасную пищу: рис, консервы, шоколад — все английское или американское, все на доллары или на фунты стерлингов. Зима выдалась холодная, и климат почти не отличался от того, к какому солдаты привыкли у себя на родине.
И все же каждую неделю похоронная процессия. Так было в Шахрисябзе и в соседних городках, где стояли части армии. На шахрисябзском кладбище выделили специальный участок для польских солдат. И количество крестов там все росло и росло. А рядом, там, где хоронило своих покойников местное население, могил почти не прибавлялось. Это была военная зима — люди жили впроголодь, много работали, а одежда — вот: ходят в калошах на босу ногу.
— В чем же дело, доктор?
Доктор молчал. Вчера умерли сразу два солдата. Сегодня утром он присутствовал при вскрытии. У одного — язва желудка. Второй — атлет двухметрового роста — не справился с пневмонией.
— Ностальгия, поручик, — сказал он наконец. — Слышали о такой болезни? Тоска по родине.
— Но ведь это, простите, несерьезно.
— Нет, поручик, очень серьезно, — сумрачно возразил доктор. — Люди оторваны от всего, что им дорого. И лишены возможности сражаться за это. При таком моральном состоянии достаточно гриппа…
И мрачно пошутил:
— Не болейте, поручик. Мне совсем не хочется вас вскрывать.
Поручик вдруг поежился, передернул плечами — бррр… И с удивительно приятной, располагающей улыбкой, сразу придавшей его красивому молодому лицу выражение мальчишки, готовящегося напроказить, спросил:
— Нет ли у вас и сегодня спирта, доктор?
— Спирта нет.
Доктор достал вместительную флягу и самодовольно потряс ею.
— Сегодня — ром. Первого класса! Не выпьете ли вы с нами? — доброжелательно спросил он графа, уткнувшегося носом в подушку.
— Благодарю вас. Но я не пью спиртного, — сухо отказался Глуховский. Он даже не поднял головы.
Когда на следующий день поздно вечером Дембицкий вернулся в палатку, в ярком химическом свете карбидной лампы он увидел, что доктор сидит на своей койке, сложив по-турецки ноги в толстых шерстяных носках, на голове — вязаный колпак с кисточкой, перед ним фляга и закуска на газете, а койка Глуховского пуста.
