Акушерка там и обнаружилась. Вдвоем с незнакомой сестрой они сидели за столом, на котором присутствовал несколько странный натюрморт: две чашки, чайник и разложенная на газете селедка. Взоры, обратившиеся на открытую дверь, были слегка туманны и сильно недовольны.
— Чего надо?
Ноги задрожали еще сильнее, заставив Ирину крепче вцепиться в косяк.
— У меня воды… Отошли.
— Нет, ну ты погляди! — акушерка возмущенно всплеснула руками, обращаясь к молча кивающей соратнице. — Ну, никакого покою от этих молодых дур, никакого отдыха культурного! — и уже обращаясь к Ире: — На то они и воды! Схватки есть?
— Нет… Не знаю… Наверно, нет.
— Не знаю… наверно… — передразнила акушерка и очень натурально изобразила плевок на пол. — Иди отсюда, ложись и жди, когда схватки начнутся. Тогда зови, и пойдем в предродовую. А щас не мешай! Могу я чайку попить или нет?
— Но… у меня кровать… Она мокрая, — Ира в ужасе отшатнулась и почему-то почувствовала жгучий стыд. — Я не могу лечь… туда.
Акушерка повторно всплеснула руками.
— Нет, ты гляди! Так и норовят все изгадить! — только теперь поверх резкого селедочного запаха до Ирины донесся стойкий сивушный аромат.
«Господи! Да они же пьяны!» — пугающая мысль раскаленной каплей обожгла переносицу.
— Тогда ходи по коридору!!! Если через час схваток не будет, пойдем на стимуляцию. Все!
Ира не помнила, как добралась до палаты.
«Маленький мой, родненький мой, как же мы здесь рожаться-то будем? Да за что же это вот так?»
Слезы ручьем катились по щекам, мочили шею и прокладывали дорожку к набухшей груди. Ирина, не замечая, машинально вытирала их и без того мокрым рукавом. Почти у самых дверей палаты она в изнеможении опустилась на стоящую в коридоре кушетку и разрыдалась в голос.
«Маленький, сладенький, не подведи. Выйди им всем назло. Как раньше в поле рожали? Помоги мне. Никто нам с тобой не нужен. Только ты и я. Мы всегда будем вместе, и всегда будем любить друг друга. Приходи скорее, я жду тебя».
Ира не знала, сколько она просидела вот так, растирая по лицу не иссякающие слезы и гладя мокрыми руками затихший перед последним рывком живот. Она не замечала, что кто-то ходит рядом и мимо, она не слушала бубнящее над ухом радио и не обращала внимания на пробирающий холодом сквозняк, лениво гуляющий по коридору. Из оцепенения ее вывел последний удар раздавшихся из приемника курантов и первые аккорды гимна.
«Девятое. Ты родишься девятого…»
И в этот момент живот стянуло длинным болезненным спазмом.
