– Черт побери! – возмутился я. – Выходит, я сам себя бросил под поезд!
Майор Райт хотел по-отечески потрепать меня по плечу, но не сумел дотянуться.
– Вы ведь не помните, что с вами было. Вам могло показаться, что там будет удобно прилечь, – убеждал он меня.
Свет слепил мои воспаленные глаза, веки набрякли. Горло драло, будто кто-то прошелся по нему напильником.
– Третья смерть, – сказал я, – а всем вокруг плевать. Может, люди устали от стольких смертей?
У кондуктора и патрульного были свои заботы. Они обсуждали, как снять тело Хэтчера с поезда.
– Слушайте, – обратился ко мне майор, – я люблю свою работу, но на сегодня с меня хватит и одного мертвеца. Умоляю, ложитесь спать. В конце концов, приказываю, как врач и старший по званию!
– Хорошо, – согласился я. – Отложим разговор на завтра.
– Спокойной ночи. Приятных снов.
Выходя, я услышал, как он говорит кондуктору, что закроет Хэтчеру глаза, потому что склера на глазных яблоках, высыхая, коричневеет.
К моей верхней полке была приставлена лесенка. Карабкаясь вверх на трясущихся ногах, я заметил, что внизу у Мери еще горит свет.
– Сэм? – В просвете между зелеными шторками показалась сперва ее рука, а затем лицо. Перед сном Мери умылась, заколола светлые волосы на макушке и выглядела сейчас наивной и очень юной, – прямо-таки выглядывающая из-за зеленеющих веток нимфа.
– Спокойной ночи, – сказал я.
– Сэм, что у тебя с лицом? Что случилось?
– Говори тише. Всех перебудим.
– Не буду я говорить тихо. Я хочу, чтобы ты сказал мне, что случилось. У тебя царапина на лбу, и ты весь в грязи. Ты подрался?
– Нет. Все расскажу утром.
– Говори сейчас. – Дотянувшись до моего плеча, Мери легонько сжала его.
Растерянность и тревога на ее лице были до того подкупающими, что я чуть не рассмеялся.
– Ну, раз ты настаиваешь. Подвинься.
Присев на край ее полки, тихим, делавшимся все более хриплым голосом я рассказал ей обо всем, что случилось.
– Ты мог умереть, – повторяла она.
– Но умер Хэтчер, – сказал я. – Не могу поверить, что это несчастный случай. Возможно, отравленная бутылка предназначалась мне.
– Откуда кто-то мог знать, что ты станешь пить из нее? И потом, ты сам говоришь, что в донышке сперва просверлили дырку, а потом залепили, так ведь? Этого не могли сделать в поезде.
– Не знаю. Но больше и глотка в рот не возьму, пока вся эта история не закончится.
Представшая пред моим мысленным взором безобидная сцена: мы с Хэтчером, развалившись на потертых кожаных сиденьях в курилке, пьем смертоносное или почти смертоносное зелье, показалась мне отвратительной. Омерзение, которое я ощутил, заставило меня впервые в жизни испытать что-то вроде сочувствия к женщинам из Христианского общества трезвости.
