Лицо появилось и исчезло. На нем была белая рубашка и жилетка: не темная и не светлая. Хотелось думать, что люди его умственно-политического уровня в состоянии понять, что физическое лицо, находящееся на лавочке среди осыпающихся яблок, вовсе не склонно к терроризму. Да, никакой помехи моему занятию с его стороны не возникло. Так что я с улыбкой, уже начинавшей становиться блаженной, сплевывал все те же фразы — "увлекая его за собой на кушетку…" или же "тело, пахнущее чуть подвяв-шей лилией…", "утро резвилось в хрустальных бокалах с остатками багрового вина на донцах…" Кажется, в этот момент я думал о Мэри.
И неспроста — она тут и жила. Справа, в том же доме № 31, что и властное лицо, но в дворовой части дома. Он, дом, был буквой Г внутрь квартала, причем внутренняя часть была много длинней, чем фасадная. Там как раз открылось окно, на что я не обратил внимания даже когда начались хлопки, свидетельствовавшие о том, что во двор, против всех правил коммунального общежития, вытрясают половичок.
— Эй, — возник голос сверху. — Блаженствуешь? Это Мэри и была, но сам факт обращения, да еще столь миролюбивого, был куда большим событием, чем даже мой законченный подстрочник. Я оглянулся, задрал подбородок и удивился еще сильнее: она мало того что махала половичком, но при этом была в халатике, да и голова ее оказалась замотанной полотенцем, чего — в силу ее постоянного следования заветам Мэри Поппинс по части полного совершенства — ранее помыслить было нельзя. Что ли это мое присутствие на ее посиделках с Куракиным так сказалось? Вряд ли. Тут имелось что-то более судьбоносное.
— Привет, — согласился я. — Блаженствую. А чего это ты вечером убираться вздумала?
— А не знаю. Чтобы на выходные не оставлять. Пришла с работы и решила быстренько со всем разобраться и куда-нибудь в центр махнуть.
— В ночную жизнь?
— А то.
— А Севка не у тебя, случаем? — уж раз вдруг происходила просто Италия какая-то, так уж чего бы не нарваться на то, что она пошлет меня, заодно с Куракиным, куда-нибудь. Интересно.
— Н-е-е-е, — вполне дружелюбно ответила она. — Он позже подойдет. Часа через полтора. Ладно, пойду пылесосить, блаженствуй дальше.
Ну и прикрыла окно.
Вообще, лет пять назад она завела себе собаку — колли. То есть хорошо, что колли, а то могла бы и какого-нибудь далматинца, что было бы совсем уж нелепо, то есть чересчур высокохудожественно, и это стало бы свидетельством трагизма ее жизни. Но вряд ли колли мог бы столь изменить ее нрав, даже за пять лет. Куракин в качестве причины подобной перемены был куда вероятнее.
