Бориса знобило.
— Ну давай, — сказал отец, когда машина остановилась у здания университета: — Только быстро! — и ободряюще похлопал сына по спине. Борис с удивлением посмотрел на отца.
Он протолкался к списку; буква «С» запрыгала перед глазами.
Саблин…
Савушкина…
Семенов
еще один Семенов…
Сладкоедова…
Вечером родители собираются в гости. Интересно, пойдут, если «пара»? Мама, наверное, не пойдет… А отец? Он скажет: неудобно, ведь пригласили… Может быть, тоже не пойдет за компанию, а в душе будет злиться… Да что в гости! Вот загородная поездка — сорвется или состоится? Интересно, как его будут утешать? Что скажут? Они уже выработали систему утешения?
Солдатов…
Соловьев…
Сымбамбаева…
Тимуров
Дядя Костя пыхтит трубкой и говорит солидно: «Да, трудновато молодежи…», и отец кивает: «Трудновато…»
Несколько пропущенных запятых да две-три орфографические ошибки, которых просто физически невозможно не сделать, потому что слова в атмосфере коллективной истерики дубеют, и их не то чтобы проверить, их даже понять-то нельзя, они разваливаются, как долго жеванная жевательная резинка, и при этом все время кажется, что не на тему пишешь, что надо что-то другое, не это… — вот и «пара»! Как просто ее схлопотать!
А отец говорит:
— Ну в крайнем случае… Тоже пойдет на пользу…
— Конечно, — соглашается дядя Костя.
А мама говорит:
— Перестаньте!.. Не сейчас, прошу вас.
— Конечно, — говорит дядя Костя, — Будем надеяться. Парень он умный…
— Вон он идет, — говорит отец.
— Меня нет в списке, — сказал Борис мрачно. Заулыбались. Мама ласково потрепала его по щеке. Значит, пойдут в гости.
— Ну с легким паром! — поздравил дядя Костя.
— С легкой «парой», — невежливо буркнул Борис.
По радио продолжались, как ни в чем не бывало, арии из популярных оперетт.
— Что с тобой? Ведь все в порядке, — сказал отец.
— Это нервы, — попробовал улыбнуться Борис, — поезжайте, так будет лучше… — и отшатнулся от машины, боясь возражений и просьб. Как в эту минуту он ненавидел искренне радующихся за него родителей!
…Мама выла в голос и била сервизы; отец навсегда отказывался от удовольствий. Занавесили все зеркала, в туалет спустили воскресный холодец. Отец напился и что-то мычал непонятное. А дядя Костя подарил Борису свою машину: бери, мой мальчик, бедный мальчик…
Впервые в жизни он ощутил упругие пределы сопереживания, двусмысленную скользкую природу сочувствия: примите наши соболезнования и идите в зад с вашим горем…
— Дайте мне эскимо! — с гневным возмущением сказал Борис, обращаясь к мороженщику, торгующему у ворот университета.
