– А разве бывает наоборот?
– Может, у кого-то бывает, – предположил я. – Короче говоря, все они были люди, в общем, приличные. Но в конце концов я связался совсем уж… Мелкий жулик, даже не особенно обаятельный. Честно говоря полное дерьмо. Это была просто дурь какая-то. Наваждение.
– Любовь всегда – дурь какая-то. Так что ж с тобой дальше случилось?
– Все жутко банально. По-моему, все love stories в мире происходят по одному сценарию: сначала «мне-с-тобой-хорошо-как-ни-с-кем-и-мне-тоже», а потом один человек надоедает другому, и «ах-как-мне-хорошо» превращается в «какого… я связался, или связалась, с этим, или с этой». А я не мог его оставить в покое, делал ужасные глупости, ты даже представить не можешь, какие мерзкие. Самому теперь тошно.
– Почему же не могу? – Марина наклонилась вперед, мгновенно изобразив живейший интерес и сочувствие: выражения ее лица менялись, как маски в театре Кабуки. – Дружочек, нет таких глупостей, какие бы не совершал один человек из-за другого.
– Я был неадекватен. Просто невменяемый был. Начал пить, да еще кокс… Один раз под дурью приехал вечером к нему на работу… то есть не на работу, – поправился я, сообразив, что спутал нить повествования: беда всех патологических лгунов, – а в то место, где у них стрелки. А в их среде, понимаешь, не принято быть… А я притащился и полез к нему при всех с какими-то объяснениями. Я сам не знал чего хочу. Ежику понятно было, что все кончено. Но я все равно что-то говорил, о чем-то просил. Я его скомпрометировал перед товарищами, понимаешь?
– Понятно, – она нахмурилась. – Тебя, наверное, изрядно поколотили.
– Помню, как полз, весь в крови, в грязи… Было очень холодно. Ноябрь. В конце концов оказался в больнице. Позвонили отцу. Я знаю, не надо было ему звонить. Уж как-нибудь бы очухался. В общем, ему позвонили, и они с мачехой тут же взяли билеты на самолет…
– Ванечка, успокойся, – сказала Марина нежно. – Воды выпей. Не так. Возьми рукой, прольешь… У тебя зубы стучат.
Я глотнул с усилием и попытался отдышаться. Зубы и вправду стучали о край стакана, рука тряслась. Эк загибаю, аж сам расчувствовался! Феликс глядит с укоризною, будто хочет сказать: хватит врать, брат, что за развесистая клюква?!
– А самолет разбился, – продолжил я. Голос у меня сделался совсем умирающий; я так себя накрутил, что чуть не плакал. – И… у меня все как отрезало. Я уже не чувствовал ничего… ну, к тому человеку. Даже ненависти. Сначала я думал, что отец погиб из-за него. Но на самом деле, конечно, из-за меня. Из-за моего характера. Потому что я такой придурок. Слабый и вообще.
