Поезд шел в Варшаву. По дороге мы покупали землянику у русских женщин. Сидели у двери, спали на полках, подстелив под себя грязную солому. Ко всему этому мы уже привыкли и не задавали себе лишних вопросов. Поезд шел день и ночь. Но теперь наша поездка уже была безопасной. Обреченные на смерть, мы испытали такое чувство, как будто нас помиловали. Мимо раскрытых дверей вагона тянулись бесконечные леса, а вечером на небе вспыхивали яркие звезды.
Я возвращался домой.
Варшава29. Я быстро выздоравливал. Музицировал с певцом и виолончелистом и шутил с медицинской сестрой. Но ночью спал плохо. Нервное напряжение не давало покоя. Волнение, сомнения и надежды, связанные с возвращением домой, терзали меня. Тем более что мне уже не давали морфия.
Я вставал и отправлялся бродить по темным коридорам госпиталя. Ночная сестра как-то встретила меня и проводила в свою комнату. Время от времени она выходила, шла по палатам, прислушиваясь к стонам солдат, приносила медикаменты и возвращалась ко мне. Мы беседовали всю ночь. Я говорил мало. А от нее узнал о трагедии на войне одной санитарки.
Ни одна женщина, даже ни одна проститутка, не испытывала столь бесстыдного обращения, как вели себя с санитарками солдаты на войне. Мало того, что ей приходилось иметь дело с беспомощными, кровоточащими, гноящимися телами людей, о которых она заботилась, ей приходилось испытывать еще и душевные муки. Она вела жизнь среди ран, гноя, болей и экскрементов. А встречаясь с солдатами на позициях, вынуждена была терпеть их бесконечные приставания. Сестра была первой и единственной женщиной, с которой они встречались спустя долгое время, Поэтому она видела перед собой только безликую и бесполую массу в форменных одеждах. Как только солдаты выздоравливали, они становились для нее животными, жаждавшими ее тела. Сестра страдала, глядя в глаза этих солдат, которые следовали за ней повсюду, наблюдали за ее походкой, мысленно раздевали ее. Когда они страдали от боли, то видели только ее заботливые руки и ловили каждое ласковое слово. Медсестра дарила им доверие, помогала, как могла, смеялась вместе с ними, и пациент выздоравливал. Состояние его улучшалось. И он постепенно терял чувство благодарности. Да сестра и не требовала этого от него. Но тут начинались двусмысленные шутки, попытки к сближению, непристойности. Сестра продолжала смеяться вместе с ними, хотела помочь этим суровым людям обрести себя, но они уже не знали границ. Животное чувство оказывалось сильнее. Они требовали, чтобы сестра вела себя как женщина, а она оставалась по-прежнему санитаркой. И теперь уже солдаты злоупотребляли ее товарищеским отношением с ними. Ни юмор, ни повеление сердца здесь уже не помогали. Грязные отношения набирали силу и, не получая ответа, переходили в ненависть. Добыча ускользала от них, и им оставалось только упражняться в пошлых речах.
