Эйфория, гордость, чувство сплоченности время от времени занимают господствующее положение, сказываясь на состоянии тела и духа на войне. И иногда под влиянием толчков адреналина приходит ошибочная уверенность отметать все трагические стороны битвы на задний план. Вольфзангер, для которого солдатское бытие всегда стоит на первом плане, пишет: «Мое мирное сердце захватывала таинственная тоска по страшному, заставляла без особых угрызений совести наблюдать страдания людей. Первобытный человек в нас зачастую пробуждается. Инстинкт, заменяющий духовность, чувствование и трансцендентную жизненную порядочность, преобладал в нас». Измотанный от ожидания и неизвестности «закоренелый пацифист» бросается в бойню. «Я горжусь этой опасной жизнью и тем, что я вынес», — пишет он своему другу Георгу. Вольфзангер чувствует презрение к тем, кто уклоняется от сражений и опасности, но затем содрогается, чувствуя, как в нем происходят чуждые его сердцу перемены. Между сражениями и пьянками он находит в себе мужество и заверяет, что может поверить в «сохраняющуюся у человека таинственную силу, которая преодолевает все противоречащее в его характере и наполняет его уверенностью в возможности достижения лучшей жизни».
Вольфзангер не выносит никаких взвешенных суждений, исходя из высоких моральных соображений, а просто излагает наблюдения участника событий, который причиняет зло на убийственной войне, но страдает и сам. Многое остается у него незавершенным и неоднозначным. Вместе с тем он точно описывает состояние человека, которого лишили всякой уверенности в жизни.
Десятилетиями никто не интересовался рукописью Вилли Вольфзангера, хотя его воспоминания смогли бы придать реальность будням простых солдат на войне. Опубликовать рукопись не удавалось до сегодняшнего дня, хотя 18 миллионов мужчин служили с 1935 по 1945 год в вермахте. Ян Филипп Реемчма, меценат, подвергшийся критике за организацию в Берлине выставки истории вермахта, видит в этом последствие общественного согласия, которое предпочло вообще не упоминать о вермахте: «Это как договор: молчите о своих подвигах, и мы предпочтем не нарушать вашего молчания. Так как обычно молчали в своих личных воспоминаниях о бытовых семейных отношениях и неурядицах». Портреты немецких солдат, созданные после войны, не определялись непосредственным опытом миллионов свидетелей, а легендами, которые складывались в первый же день после ее окончания. Последний приказ вермахта от 9 мая 1945 года освобождает немецкого солдата от какой-либо ответственности. «Верный своей клятве, — говорилось в нем, — он выполнял свой высокий долг перед народом, который не будет забыт». На Нюрнбергском процессе судьи союзников осуждали только высших офицеров. В противоположность СС и гестапо командование вермахта в целом не объявлялось преступной организацией. Хотя после 1945 года в немецкой официальной прессе появились многочисленные сообщения о преступлении вермахта, большинство военного поколения постаралось отодвинуть в сторону вопросы о своем прошлом. Интерес к подлинному объяснению происшедших военных событий был незначителен. Сочувствие находила больше тривиальная приключенческая литература, в которой речь шла о товариществе, солдатских добродетелях и преодолении испытаний в борьбе с врагом — темы, которые, с точки зрения старых борцов, никто из тех, кто не участвовал в войне, не имел права поднимать. Горькие упреки выросших в пятидесятые и шестидесятые годы детей фронтовиков по отношению к своим отцам не привели к тому, чтобы они стали отвергать тот опыт, который подсказывала их предкам жизнь. Отношение к вермахту долго еще оставалось доминирующим предметом политических споров различных групп населения, которые предлагали свой взгляд на историческую правду и тем самым долгое время препятствовали возникновению общественного согласия по отношению к прошлому.
