«Глыба» дрейфовала в спокойном пространстве, и я направился в радиорубку и вскрыл ее капитанским ключом. Мое сообщение на Базу было кратким: на «Глыбе» авария местного масштаба, которая в ближайшее время будет ликвидирована собственными силами, в связи с этим курс изменен; просим обратить внимание на положение дел у экипажей «Сигнала» и «Затвора». Передав в конце сообщения свою должность и фамилию, я закрыл радиорубку. С этим все.
Теперь надо было идти за Рыбаковым или Люкакиным, чтобы следили за курсом, и высвобождать команду, так как, по всей видимости, только я один находился под Таиным присмотром, остальные же были изолированы. Однако к Рыбакову идти не хотелось, с ним были связаны какие-то негативные эмоции, в причине которых я пока не мог разобраться, и я пошел вызволять Люкакина.
Хилый эмэнэс, распятый на кровати, как лягушка на столе препаратора, дергался и сипло ругался. Один глаз у него был крепко подбит. Вадим приторочил Вовку к ложу без всяких премудростей, но быстро и надежно, использовав для этого две простыни, связанные узлами под кроватью, так что ругайся — не ругайся, а без чужой помощи не обойтись.
— Жив? — спросил я, раздергивая тугие узлы и шипя от боли в правой пятерне.
— Гады, — сказал Люкакин. — Шутники казарменные. Козлы.
— Козлы, говоришь? А ты их вообще-то видел живьем?
— Наслышан, — мрачно ответил Люкакин.
— Иди умойся. Нет, брат, ты ошибаешься. Это были не козлы, это было много хуже.
Вовка на полдороге к ванной тормознул и с любопытством уставился на меня.
— А что было?
Нет, не мог я спокойно смотреть на его разноцветную физиономию и только махнул рукой. Он повиновался.
Пока мы шли в навигаторскую, я вкратце, не сгущая красок, но вполне доступно ввел его в курс. Вовка бледнел, хватался за синяк и все приговаривал:
«Ай-яй-яй»…
— Главное, чтобы космический топляк не продырявил днище, — сказал я напоследок и заторопился к Ильину, который мог не пережить этого внезапного натиска Чера.
А честно говоря, я просто чувствовал себя очень виноватым перед ним.
Аркадий Семенович, которого, понятное дело, никто не охранял, открыл глаза, как только я вошел, и неожиданно подмигнул. У меня отлегло от сердца. Конечно, он не выглядел прежним здоровяком, напротив — был неестественно желт, худ, небрит, да и его подмигивание могло оказаться маленькой хитростью умирающего, но, самое главное, он перенес эти события.
— Что, Толя, туго пришлось? — спросил он тихо.
О господи, он еще и говорит.
