Солнце стояло низко. Его лучи светлыми полосами пробивались сквозь нагромождения облаков. Стороной тили дожди. Густые полосы ливня вдалеке размывали серо-синюю пелену туч и едва заметно ползли вместе с нею. Где-то в стороне лениво перекатывался гром.
Ярыгин сидел молча и неподвижно, словно окаменевший. Глаза его остановились на одной точке, будто прицеливались. Только пальцы рук по-прежнему извивались на коленях.
— Ты, Пал Афанасьич, уж не на богомолье ли собрался? — спросил Илья Тимофеевич, усмехнувшись. — Меня из избы вытащил, а сам сидишь, молитвы на память читаешь, что ли…
Ярыгин очнулся. Глазки его засуетились, усики дрогнули.
— Ты, Тимофеич, насчет бригадки-то поразмыслил, аль пока не прикидывал? — разрешился он, наконец, вопросом.
— Не прикидывал пока. А ты что, соображения имеешь?
— Вроде. — У Ярыгина вздрогнуло правое веко и левый ус начал подниматься кверху.
— Какие же, любопытствую? — насторожился Илья Тимофеевич.
— Народу-то сколь в бригаду метишь?
— Говорю: не прикидывал.
— Так, так… А ведь народишко, Тимофеич, туда самый отборный потребуется.
— Смекаю.
— Да-а… человечков шесть, а то и восемь, — продолжал Ярыгин.
— Может, шесть, а может, и восемь, — согласился Сысоев, косясь на собеседника. Он начал понимать, к чему тот клонит.
Ярыгин сидел в прежней позе, внимательно разглядывая соседний тополь.
— Так, так… А мебелишка-то из какого сортименту будет, смекнул?
— Это мне пока неизвестно, после решать будем, полагаю, на художественном совете.
— А-а…
Ярыгин неожиданно повернулся к собеседнику лицом, несколько секунд смотрел на него и вдруг заговорил торопливо, вкрадчивым голоском:
— Я ведь что соображаю, дело-то к чему идет — умельство наше стародавнее раскопать, мебелишку такую, как при земстве, стряпать, верно?
— Нет, брат, такую не пойдет, — решительно замотал головой Сысоев, — Время нынче не то!
— Верно, зерно, хе-хе! — мелконько затряс лицом Ярыгин, — прежде-то у дворянства-то взгляды на художество тонкие были, вкусы с подходцем, а нонче-то…
— А нынче еще тоньше, так понимай! — повысил голос Илья Тимофеевич. Не скрывая своей неприязни, он хмуро глянул в испитое лицо Ярыгина. — Да, да, Пал Афанасьич, взгляды тоньше да подходец поглубже! Тут, брат, финтифлюшками не отделаешься, настоящее художество требуется. Чтоб за живое брало, не то что там дворянам твоим вихры-мухры разные!
— Вот и я про то же! — быстро согласился Ярыгин и вдруг сжался весь, словно для броска. — Тут, окромя нас, стариков, никто не сможет, Тимофеич, никто! Слышишь, не сможет! — еще раз шепотом повторил он, нагибаясь к самому лицу Сысоева. — Ты мне там какое дельце в виду имеешь, бригадир? — пошел он, наконец, в открытую.
