– Миша прошел за Вовкой между столом и стульями, стукнулся плечом об угол пузатого шкафа и оказался в мире удивительном, для детского сознания мучительно завидном. Каждый сантиметр этого мира был заполнен вещами, опережавшими самые зудящие Мишины желания, самые сокровенные его мечты.
Спартанцы в красных плащах, сделанные неизвестно из какого материала, но именно они с буквой «Л» на щитах, пусть не триста, но очень много. Большой, как подарочная кукла, индеец с перьями, бахромой и красным, улыбающимся ртом. Миша потрогал пальцем его томагавк и оцарапался. Потертые и разбитые боксерские перчатки. Деревянный меч гладиус, вырезанный так искусно, что с ним Миша без страха вышел бы на арену Колизея против тигра или льва. Батальная сцена, нарисованная детскими красками на большом куске ватмана. Миша тут же узнал дерзкий рейд русской легкой кавалерии в тыл расположения наполеоновских войск под Бородино. Бумажные самолеты, дирижабли, самоходки, танки, танкетки, склеенные из бумаги, расползались по стене и окну, как тараканы на их коммунальных кухнях. А тут еще книжная полка с «Ошибкой Одинокого Бизона», «Борьбой за огонь», «Двадцатью тысячами лье под водой»…
Все это сделал или достал Вовка, сам или с помощью родителей – а может быть, доброго волшебника, дедушкиного сундука, детского календаря еще сталинских времен… не важно. Миша только мечтал о чем-то подобном, иногда начинал на бумаге масштабное батальное полотно, но все заканчивалось на третьей неудачной фигурке горбатенького легионера с коротенькими, как у ежика, ножками. Спартанских гоплитов, бритоголовых ирокезов, рыцарей Круглого Стола он тоже начинал делать, но никакое воображение не могло оживить этих картонных уродцев.
Мише вдруг подумалось, что, наверное, и мечты его тоже неказисты по сравнению с мечтами Вовки Соловьева. Это так его поразило, что он заспешил домой. Словно все вокруг его поняли, увидели насквозь, раскусили. Щедрый Вовка, очень довольный, что не только встретил родственную душу, но и поверг ее в трепет, хотел подарить Мише и то, и это, но дворовый приятель неожиданно твердо отказался от подарков, даже от деревянного гладиуса. Только подержал его в руках еще немножко, на прощание. Что-то в тот день с Мишей произошло, что-то окончательное и бесповоротное…
Спустя столько лет Михаил Корнилов вновь оказался в причудливом мире воплощенных фантазий. И опять, как тогда, он не мог сказать, что фантазии эти были чужими.
