Лиз ехала на собственную помолвку, которой не особенно жаждала и до встречи с Нилом, а теперь не хотела десятикратно. Но такова была воля отца – отца, о существовании которого она до двенадцати лет даже не догадывалась.
Точнее, она знала, что по всем документам матушка ее числится «вдовой Дальбер», а сама она – рожденной в законном браке дочерью Антуана и Жюли Дальберов. Про этого Антуана мать никогда ничего не рассказывала, а из его фотографий в доме сохранилась только одна, да и то Элизабет случайно отыскала ее в чулане. Это была свадебная фотография – нарядную, молоденькую, кудрявую мамашку, похожую то ли на овцу, то ли на болонку, напряженно держал под локоток неуклюжий плотный блондин с простецкой, широкой, словно блин, физиономией, и черный свадебный костюм сидел на нем, как на корове седло. Шестилетней Элизабет это фото до жути не понравилось, она утащила его в свою комнату, а осенью, когда во дворе жгли опавшие листья, потихоньку сунула в огонь. Ей не хотелось таких родителей.
Сколько Элизабет помнила свою мать, та никогда нигде не работала, только суетливо носилась по каким-то приходским делам, а вечерами пила чай с толстым, добродушным кюре и пожилыми дамами из церковного комитета. И это в семидесятые годы двадцатого века! Впрочем, семидесятые в Валансе ощущались разве что в телевизионных передачах, в обилии арабов на улицах, да еще – в свисте и грохоте пролетавших мимо скоростных поездов, голубых, как мечта.
Безбедное по здешним меркам существование Дальберам приносили ежемесячные чеки, поступавшие из крупного столичного банка. Реакция на них матери всякий раз поражала Элизабет. Мамаша истово крестилась, всхлипывала и, хлопнув дверью, убегала в свою комнату. Возвращалась она спустя минут десять, с красными глазами, решительно брала дочь за руку и вела в лучшую в городке кондитерскую, где с трагическими вздохами принималась пичкать ребенка всевозможными сластями.
Все изменилось, когда Элизабет исполнилось двенадцать. В тот день почтальон вместе с чеком принес толстый конверт. Мать как раз отлучилась за покупками, а поскольку конверт был адресован «мадам и мадемуазель Дальбер», Элизабет посчитала себя вправе вскрыть его. Там лежали два билета первого класса до Парижа и лаконичная записка, в которой мадам и мадемуазель Дальбер предписывалось в ближайшее воскресенье ровно в полдень быть в саду Тюильри возле статуи Макса Эрнста «Микроб на грани нервного срыва». Вместо подписи стояла круглая печать с перевернутой пятиконечной звездой.
