– Случилось, – кивнула Татьяна.
– Я вот еще что, роясь в Никиточкином деле, нашел, кстати, – совсем по-старчески причмокивая губами, добавил профессор, – там вдруг в шотландских родовых описях, между страницами, специально уже отобранными для Никитушки, где по вашей родословной, там обнаружил вдруг листок со стихами, не знаю чьи, но похожи на Бернса, и там строчки такие есть… вот…
The bluebird was one
When catcher was gone…
Then prayer was done
And two blackbirds were flown…
– И написано чернилами, бумага старая, желтая совсем, но, что важно, посвящение поглядите!
И профессор протянул бумагу Татьяне. Она глянула на листок и обомлела…
Поверх колонки рифмованных строчек было написано:
И далее было:
When I see you again
Your servant am I
And will humbly remain
Just heed this plea, my love
On bended knee my love
I pledge myself to you again
Oh, Tanya my sweet
I wait at your feet
The sands have run out
For my lady and me
When love is high, my love
Wedlock is nigh, my love
Life is secure with you, my love…
– Была одна птичка голубая, а вылетели потом две птички черные – к чему бы это? И откуда взялся этот парафраз старинного стихотворного посвящения леди Джейн, известного вашему поколению по знаменитой перепевке «Роллинг Стоунз»? А, Танечка?
Обратной дорогой в Морвен-хаус, Татьяна попросилась к Уоррену на переднее сиденье, как ездили когда-то советские бонзы, не на задних сиденьях своих партийных «чаек», а спереди, рядом с шофером.
Уоррен молча выразил легкое изумление, но пробормотал что-то типа «би май гест» и «май плежер»…
А леди было просто очень одиноко.
Да и был уже второй час ночи – в Лондоне пусто! Только бродяги спят в своих спальных мешках возле входов в дорогие супермаркеты, да полицей-ские парочками в фуражках с околышами в таксистскую шашечку – ходят-бродят взад-вперед по Стрэнду… Так что, кто ее увидит? Как леди Морвен демократично едет рядом с шофером на переднем сиденье.
Значит, была одна птичка – стало две… Что ж, видно, время пришло…
Конец августа в Париже – не самое лучшее время!
Во-первых, стоит невыносимая жара, которую могут стойко переносить разве что только японские туристы, чьи природные качества – выносливость, терпение и неприхотливость – по августовской парижской жаре самые востребованные.
Жара – а к ней впридачу дурацкая пыль. Ну, какой идиот из парижского муниципалитета распорядился посыпать дорожки в садах Тюильри и Жардан де Люксембур не битым кирпичом, а толченым белым известняком?! Теперь вся обувь у гуляющих по паркам через минуту-другую покрывается белым налетом.
