Сразу начали тренироваться в бросках кинжалов. Больше всех усердствовал Генка, потому что довольно часто его кинжал не вонзался острием в дерево, а ударялся то плашмя, то ручкой. Разведчики боролись, демонстрировали приемы. Зина и Аня увлеклись стрельбой из пистолетов по яблокам на дичке.
Почистив пистолет, я вышел на закате солнца из дома, в котором жил, и присел на скамейку. Надо мной, вся в цвету, дышала медовым ароматом старая липа. Неподвижные вершины кленов, стоявших по другую сторону улицы, отсвечивали багрянцем. За огородами виднелись поля, вдали синела зубчатая кромка леса. Был один из удивительных тихих, ласковых июльских вечеров. После удушливого дневного зноя дышалось особенно легко, свободно. Но минорные нотки вползали в душу- Не хотелось верить, что где-то озверело ревут пушки, грохочут танки, льется кровь, гибнут люди. А ведь фронт был еще совсем близко. До нас доносились его раскаты.
Хозяйка дома, у которой я прожил несколько дней, пожилая женщина, в белом вязаном платке, такой же кофте и черной юбке, босиком вышла на улицу и остановилась у калитки. Заметив мое раздумье, повела рукой вокруг и произнесла:
— Красиво тут у нас. Кажется, лучшего на целом свете ничего нет.
— Верно, — согласился я, — чудные места.
Из раскрытых окон соседнего дома донеслись знакомые с детства звуки цимбал, несколько аккордов взяла певучая скрипка. Затем все смолкло.
— Ого, у вас и музыканты есть! — воскликнул я. — Кто это?
— Мой Сашка с дедом, — ответила женщина. — Сашка малолетка еще, да вот пристрастился к цимбалам. Ну, а дед — это музыкант на всю околицу. Еще пан наш за польским часом звал его играть у себя в имении.
В этот момент чарующие звуки ля-минорного полонеза Огинского «Прощание с Родиной» вырвались из дома и поплыли над садом, за ручей, вышли на широкий простор полей и лугов. Сердцу стало тесно. Хотелось, чтобы не было конца этому грустному напеву, хотя он не ласкал, не гладил душу, а рвал ее на части.
Подошли Шпаков, Аня с Зиной. Как зачарованные, мы молча стояли и слушали. Но вот все смолкло.
— Идемте, попросим еще сыграть, — предложила Зина.
— Не ходите, не просите, — остановила нас женщина, поправляя свой белый платок, — не сыграют они дважды.
— Почему?
— Слишком печальная эта музыка, — ответила крестьянка, скрестив на груди натруженные, бронзовые от загара руки. — А знаете ли вы, что написал эту музыку наш земляк, Михайло Огинский. Он же отсюда, из нашего Залесья был, — не без гордости сказала она.
