Я вспоминаю, что в Краснодаре, где жил и живу, в 1973 году я узнал, что жива ещё родственница Льва Николаевича, и я дважды или трижды её навещал, ей было девяносто с лишним лет, её звали Татьяна Николаевна, она была дочерью Варвары Валерьяновны Толстой, была внучкой сестры Льва Николаевича — Марии Николаевны. И её я никогда уже не забуду, и она уже какая-то частица моей жизни. Помню, как я к ней пришёл, она лежала, как птичка, сухонькая, в кроватке, обогреваемая какой-то доброй женщиной, которая её опекала. Она ничего особенного не рассказала, да и не могла. Дядюшка Лёв Николаевич, дядюшка Лёв Николаевич… Но сам облик её, понимание, что это родственница Льва Толстого, уже притягивало. Это были люди того, ушедшего царского времени, которое я очень любил. Это, конечно, согревало меня. И как-то действовало на мои произведения. Без этого я бы не был даже таким литератором, каким я стал. Всё действует на писателя, всё отражается в его книгах. Я помню, прочитал в сборнике "Прометей", посвящённом Льву Толстому, заметки Сергея Михайловича Толстого, который жил в Париже. Я узнал адрес, послал письмо. Получил ответ и книгу "Толстые" на французском языке. Сейчас приехал в Ясную Поляну и вижу эту книгу Сергея Михайловича "Дети Толстого", уже изданную у нас. С радостью, как родную, купил, заставил Владимира Ильича Толстого что-то в ней написать на память.
Как к родственному, отношусь ко всему, что связано и с Толстым и уже с моей жизнью. С моей любовью к Льву Толстому. С любовью к другим замечательным русским писателям: Пушкину, Бунину, Есенину.
Часто думаю о том, как жалко, не могу уже впервые прочитать "Войну и мир". Вспоминаю себя, студента второго курса, вспоминаю дни чтения, общежитие, ожидание новых глав, предчувствие развития сюжета. Для меня это было подлинным открытием мира Толстого. Открытием книги, о которой в девятнадцатом веке сказали, что это вечная слава России.
Мне дороги "Два гусара". Хотя почему-то критики и литературоведы обходят вниманием этот шедевр. Увлеклись "Войной и миром", "Хаджи-Муратом" и "Анной Карениной". Так много написал, что всего и не охватишь. Для меня "Два гусара" — такая чудная вещь. Такая пушкинская лёгкость. Часто перечитываю.
В прошлом году мне дали так щедро премию "Ясная Поляна" за "Осень в Тамани", написанную мною в Москве в 1970 году. Я заканчивал последние странички этой повести, перезванивал друзьям, Юрию Казакову и Юрию Домбровскому, у кого-то из них взял тоненькую книжечку Константина Леонтьева, великого нашего философа, о Толстом. Такая евангельская простота. Конечно, была и критичность в адрес писателя. Но такие волшебные строчки. Что было бы, если бы Пушкин не умер и написал о войне 1812 года? По-моему, леонтьевская критика не унижала писателя, а в чём-то и возвеличивала его. Я после Леонтьева полюбил книги Льва Николаевича Толстого ещё больше. Мне хотелось его читать внимательнее и чаще.
