И он следовал. Только успокоится, только соберётся прилечь в понравившийся сугроб, я его хлоп-хлоп по щекам, и всё как на бис повторяется.
Мы этакой танцевальной парой додвигались уже до базара, до остановки оставался последний рывок. Из морозной тьмы вдруг вылепились две фигуры — два здоровых милиционера. Они подхватили ГенФеда под его болоньевые руки, меня — просто за шиворот и препроводили в "ментовку".
ГенФед этому искренне обрадовался. Он уже восемь лет учился на третьем курсе Литинститута, готова была к печати и ждала своего часа его первая книжка. Он печатался уже в самом престижном издании "День поэзии", чего ему было бояться? У меня ничего этого не было. Я только устроился корреспондентом в "молодёжку", и "засветка" в вытрезвителе могла мою карьеру оборвать. Но и я тоже обрадовался, когда мы оказались в тесной комнатёнке, где гудела огнем "буржуйка" и было как в Ташкенте. ГенФед, чего-то напевая, улёгся на деревянных нарах и уснул как младенец.
Милиционеры смотрели на нас отчужденно. Один сказал:
— Сейчас, голуби, за вами машина придет, поедете в вытрезвитель.
— Да я-то трезв! — пискнул я.
— Ты-то трезв, — возразил тот же, разговорчивый. — А за что же ты его лупил?
— Да не лупил я, в чувство приводил, чтобы он шел... Товарищи офицеры! — воодушевился я, заметив, что сержанты милиции меня слушают. — Вы знаете, это кто? Это поэт. У него книжка в Москве вышла, не дошла еще до Оренбурга, ну вот, мы на радостях...
— А чем докажешь?— спросил молчаливый.
— Я его стихи наизусть помню. Могу почитать.
— А читай! — потребовал тот же.
Видимо, поэты все же нечасто к ним залетали. Александр Возняк, к примеру, всё больше в Центральное отделение попадал. И я, согретый надеждой, прочел:
Мы уже не маленькие, курим!
Мы уже не маменькины,
Третий класс.
Мы давно переболели корью.
Даже школа не смогла без нас.
Не достала к новогодью елку,
Мы березу сами принесли,
И у взрослых сразу сердце ёкнуло:
Вот и дети наши подросли.
— Это жизнь!— отрецензировал один.
— Неужто это он сам? Может, у Пушкина списал?— посомневался второй.
— Нет, не списывал. Пушкин в третьем классе не курил,— ответил я и начал читать дальше. Шумел огонь в печке, храпел ГенФед, разнеженный теплом, а милиционеры требовали:
— Читай ещё!
