День Литературы, 2004 № 04 (092) | страница 19
Какие же мои главные редакторские открытия? Художественные? Эстетические? Отнюдь. Повторюсь: это — люди. Их лица. Их судьбы. Их беды. Их скромные радости. В нашу разломную эпоху тряхануло здорово — обломков много. Иногда впечатление — обжигающее. Как забыть мне тот день, когда впервые на порог редакции вошел Дима М., недавно уволенный из армии по болезни солдат. А какая ж болезнь? Своего русского, деревенского парня изуродовали свои же, русские офицеры. "Были мы люди, а стали людьё…" Это сейчас Дима ничего, отошел, улыбаться начал. Стриженый вихор торчит. Легко его в гимнастерке представить. Пришел, принес "рассказ", в общем-то о себе. Неумело написано. Но когда прочитаешь — видишь, вот — боль, а значит и литературная правда, и открытие. Открытие ведь вовсе не в том, чтоб отвязанным сленгом половой акт описывать, в области низа давно всё открыто — переоткрыто. То, что молодые (Ирина Денежкина, Анна Козлова и пр.) делают в этой сфере — детский лепет просто. А вот солдат Дима — открытие, как человек, как судьба…
Сколько лиц! Вот женщина пришла, сын — инвалид пожизненный. "Я,— говорит,— всю жизнь пишу. Душевно это у меня получается. А гонорары вы платите?" Пытаюсь объяснить, что хотя и платим, но и профессиональные литераторы на гонорары сейчас прожить не могут. В глазах женщины гаснет надежда. Я уже знаю такие глаза: так смотрит безысходная нужда, которая еще цепляется за любую возможность выплыть.
Потому журнал — ещё и островок. Для начинающих критерий таков: малая искорка есть и хорошо. Печатаем. И глядишь — человек ожил, улыбнулся, а если еще чаем вовремя напоить — это много значит…
Поедает журнал мои дни, озабочивает, но дает и хлеб насущный: так что взаимно друг друга едим. Научил он меня еще одной очень важной вещи — ущемлять свой авторский эгоизм, не за свои успехи, публикации радоваться — за журнальные. В записках Залыгина промелькнул эпизод — Твардовский, вздохнув, произнес: "Несколько человек авторов порядочные, а остальные… О-хо-хо…" Понимаю его теперь именно как редактор, как Залыгин понял, став редактором. Литератору, который к тебе пришел, неважно, что ты, может, тоже чего-то там ночью писал или голова у тебя болит, или иные неприятности, он знает своё: ты обязан был прочесть его опус, его нетленку. Постепенно и ты сам приучаешься к этой мысли: обязан, да. А о своём — помолчи, задвинь "эго" на второй план. И если то, что есть внутри тебя, нужно — то оно осуществится.