— Лох, а та дама, она тоже твоя родственница?
— Эта? — задумался Лох. — Вроде бы да, но головой я не поручусь. Во всяком случае муж у нее старший рыцарь, начальник Южных ворот славный Пексигель и к тому же она двоюродная тетка вон той малышки с длинными косами. А та уж почти наверняка моя родственница.
— Полагаю, дальняя? — воодушевился Жуч.
— Скорее всего, — ответил Лох и, когда Жуч уже отходил, добавил. — А тебе спасибо, за парня моего.
— Да ладно, — махнул рукой довольный Жуч, возвращаясь к столу.
По правую сторону от Жуча сидела дочка Ноты Рыбаря голубоглазая Квета, безответно влюбленная в Самоху, который знал об этом и усугубляя разруху, царящую в девичьем сердце, то и дело ей подмигивая и обращаясь с ней по товарищески, но без лишней фамильярности. А Жуч, сочувствуя девушке, подкладывал ей холодец и самые поджаристые кусочки баранины, аккуратно разрубая их перед этим своим тяжелым лезвием своего ножа, виртуозно, как и всякий граничар, обходясь им за столом.
Вообще-то, Квета была не прочь безответно влюбиться и в Жуча, но пока окончательно не решила, стоит ли, и была поэтому с ним строга:
— Да убери ты, черт тебя, эту баранину. Сказано, не ем я ее.
— Ах! — отвечал Жуч. — Кветочка, почто ж ты ее не ешь?
— По то, — отвечала грозная Квета и лучезарно улыбаясь Самохе, спрашивала его. — Неправда ли, сегодня ребята Безунуго Бочки в ударе?
— Особенно барабанщик, — отвечал Самоха и снова подмигивал. Сокрушенная девушка замирала.
— Холодца? — вопрошал бравый Жуч.
— Какой воспитанный юноша, — глядя на Жуча, не уставала удивляться, наслышанная о грубости граничарских нравов, жена начальника Южных ворот славного Пиксигеля, которая, как уже было выше сказано, тоже нравилась Жучу, но как-то по-простому, в первую очередь пышной грудью. Архонские же барышни не умолкая трещали со своими граничарскими товарками, просвещая их насчет особенностей летней столичной моды, а в ответ получали самые ужасные и таинственные истории, на которые так щедра Пойма. За соседним столом, где сидели матерые, в летах, граничары со своими женами, веселье нарастало с каждой выпитой чарой. И уже кто-то пробовал затянуть песню про василек, который растет, куда ни брось его семя, вот только на камне не растет, хоть плачь, а слеза, брат, может и камень размягчить, да уж вырастет на нем не василек. Нет, не василек, но, убедившись в невозможности соперничать с музыкантами Бочки, опускался на лавку, грозясь проткнуть барабан или на худой конец самого барабанщика.
