— Симулянтам слова не давали, — шикнул на него Артур.
— Никакой я не симулянт, — обиделся Юращенко. — Поболело и прошло, бывает же такое…
— У кого бывает, а у тебя только такое и бывает. Особенно когда уголь грузить или в наряд по столовой.
Юращенко насупился, втянув голову в плечи.
— Ехать бы так и ехать, — задумчиво проговорил Артур, глядя в белую муть за бортом.
Дымов удивлённо посмотрел на него.
— Чего? — смущённо улыбнулся Артур.
— Ничего. Странно звучат в твоём голосе романтические нотки.
— Ничего странного. Я, между прочим, романтик. И ещё какой. Все мамины украшения девчонкам передарил…
Дымов засмеялся. Потом спросил:
— А мама что же?
— Ничего. Она у меня привыкшая. Как отца осудят, так всё ценное из дома и забирают. Барахло дома не задерживалось. Они хоть и не расписаны были, но вещи-то все ворованные…
— И ты так же хотел? — спросил Дымов.
— Хотел, — согласился Артур. — Ты моего отца не видел. Когда он в дом входил, все замолкали и съёживались. Худой, как скелет, а какая силища!..
— Ну и что?! Ради чего?! Таким бы города строить, людей в бой вести, а он?!
— Серёг, давай-ка без морализма, — неожиданно жёстко сказал Артур. — Отца не трогай. Он у меня — больное место…
— И всё-таки не твоё это. Ты другой…
— А какой я?! Ну, ёб твою, какой я?! Вот сейчас едем, болтаем — хорошо. Приедем, водки попьём, поросёнком молочным закусим — хорошо. Этот вот клоун, — Артур ткнул пальцем в сторону Юращенко, — цирк устроит, посмеёмся — хорошо. А что потом? Когда вернёмся? А?! То-то, бля! Как Алиев под Ускова стелиться, что ли?! Да?! Или жопу рвать за лычки?! Говорить, бля, все умеют…
— А ты сердце своё слушай, — голос Дымова был спокоен.
— Да как его слушать, ты, умник! Стетоскопом, что ли!
— Мы мальчишками в морг при университетской клинике бегали. Очень интересовала смерть, знаешь ли, в определённый период нашей жизни. Заглядывали в окна. Убегали с визгом. Рассказывали байки в школе. Про трупы, двигающие конечностями, и прочую чепуху. Мальчишки даже играли в футбол найденным на университетской помойке черепом. Истлевшим, обтянутым сморщенной кожей. Этим их интерес ограничился. Они ушли и никогда не возвращались. Просто стали старше. Это стало для них, знаешь, как прочерченная на дверном косяке риска, что ли. А я вернулся…
Неподалёку от нового, затянутого кафелем, находился старый морг для безродных. В мрачных и сырых его подвалах, на потемневших досках и полатях стояли гробы с втиснутыми в них кое-как человеческими остатками. Там, в этом странном месте, в этой обители покоя и скорби, я впервые понял, кто я есть. Знаешь, мне пришлось даже страх перед товарищами разыгрывать… В этом возрасте ещё стесняешься своих особенностей… Знаешь, если честно, единственное чувство, которое я испытывал там, внизу, было настойчивое, даже несколько болезненное любопытство. Помнится, я долго не мог уйти, всё ходил между едва различимыми во тьме гробами, вдыхая запах тлена и ещё чего-то, едва уловимого и таинственного… Это состояние было сродни эйфории. У меня кружилась голова и звенело в ушах… Ты когда-нибудь испытывал такое?
