Я разинув рот глазела по сторонам. Услышав, что старуха не дышит и даже занавески не колышутся, я на цыпочках вошла в комнату и огляделась. Потом взглянула на себя в большое зеркало. Наконец мне пришло в голову: «Почему бы не посмотреть на старуху в постели?»
Знай вы, как сильно мне хотелось поглядеть на мадам Краул, вы бы сочли меня круглой дурой. А мне подумалось: если я не посмотрю на нее сейчас, мало ли когда мне еще выпадет такая удача.
Так что, милочка, подошла я сбоку к кровати, занавески задернуты, а сердце у меня так и замирает. Но я набралась храбрости и просунула между занавесками сначала палец, а потом и всю руку. Подождала немного, но тишина стояла мертвая. Я потихоньку, потихоньку отодвинула занавеску, а там лежит сама мадам Краул, хозяйка Эпплуэйла, вытянулась во весь рост, точно раскрашенная статуя, что лежит на надгробном памятнике у нас в церкви, в Лексоу. Разряженная, как кукла. Вы таких нарядов и не видали. Шелк с атласом, зеленое с алым, и золото, и кружева. Как на картинке, ей-Богу! Парик напудренный, огромный, чуть не в половину ее самой, а лицо морщинистое, Каких свет не видывал. Кожа на горле отвисла мешком и напудрена добела, щеки нарумянены, брови из мышиной шкурки — их миссис Уайверн наклеивает, и чулки шелковые со стрелками, и шпильки на туфлях высокие, как кегли. Ну и ну! А нос! кривой и острый, и глаза закатила так, что белки наполовину видны. Любила она нарядиться да с веером в руке, с букетиком за пазухой вертеться перед зеркалом, хихикая, как девчонка. Морщинистые ручки вытянуты по бокам, а ногти длинные, как у кошки, и острые, как когти, я таких в жизни не видала. Неужто у богатеев такая мода была — ногти не стричь?
Вы, поди, сами бы напугались, коли такое увидели. Я не шелохнуться не могла, ни глаз отвести, ни занавеску отпустить. Даже сердце замерло. Вдруг старуха открыла глаза, села на постели, спустила ноги на пол и пошла, клацая каблуками. Подошла ко мне и уставилась в лицо, а глаза точно стеклянные. Говорит что-то и сморщенными губами шлепает, а зубы вставные, длинные.
Страшнее я в жизни ничего не видела: ни дать ни взять покойница. Спина от старости горбатая. Вытянула пальцы ко мне и говорит:
— Ах ты, дьявольское отродье! Зачем говоришь, будто я убила мальчишку? Вот защекочу тебя до смерти, будешь знать!
Тут бы мне развернуться да убежать, но я не могла глаз отвести от нее и попятилась что было мочи, а она надвигается на меня, дергается, как кукла на веревочках, и костлявыми пальцами к горлу тянется, а языком вот так свистит: зизз-зизз-зизз.
