- Нет, родной, - продолжил Бородатый. - Тебя мы выпустим из пепелаца, а этого, - он кивнул на Гедевана. - Оставим. И если ты через час со спичками не придешь, мы улетает, родной. - Да! - подтвердил Лысый. - На хрен!
- Ладно…
Все пошли к ракете.
- Извините, а где вы высадите Владимира Николаевича, - спросил Гедеван.
- В пустом месте…Где пацаков нет, - сказал Лысый.
- А как он там спички достанет?
- Не наша забота.
- Нет! Тогда вы нас до Батуми довезите! Владимир Николаевич, я дам адрес Алика…
- Батуми что? - спросил Лысый.
- Батуми город. Столица.
- Хе-хе-хе, - Лысый снова пощекотал себя. - Нашел балдов! Хочешь, чтоб ваши пацаки там меня выловили и намордник одели? Вот! - он показал кукиш.
- Ладно. В Черемушках сядем. В зоне отдыха, - решил Машков. - Там и пацаков зимой нет, от меня недалеко.
- Пустые места и около Батуми есть, - возразил Гедеван.
- Нету, - сказал Машков. - Был я там. Там у вас со всего мира пацак на пацаке сидит, - сказал Машков.
- Это на пляже, а в горах…
- А в горах колхозники вкалывают. Поехали.
- Только учти, родной, - Би помахал пальцем перед лицом Машкова. - Обманешь – этот пацашенок до последнего выдоха в клетке “ы-ы-ы” будет петь.
- Господин Би! - выкрикнул Гедеван. - Ни в какой клетке я петь не буду! Абсурд!
- Почему? - искренне удивился Бородатый.
- Соловей в клетке не поет, - объяснил Машков. - Полетели, братцы.
- Что? - взревел Лысый. - Я в клетке пою, а соловей не поет?! Кто он такой, ваш соловей? - Его любой дикий воробей за секунду сделать мочь! Меня дикий воробей сделать мочь, а?! А?! - Уэф подскочил к Машкову и толкнул его в грудь.
- Спокойно, - Машков схватил его за руку. - Дикий воробей тебе, чатлан, в лоб закатать не мочь, а я мочь. Учти для общего развития, родной.
Пустня.
Ракета летела над серой пустыней.
Рубка.
Машков и Гедеван сидели на динамиках. Машков дремал. Перед ним на полу стояли керамические чашки и миски с остатками каши.
Би, так звали Бородатого, растелив на панели брезентовую сумку, приклеивал к ней резиновые латки.
Уэфа - это имя Лысого, в рубке не было.
- Две тысячи,- шепотом торговался Гедеван, держа в руке прибор с окуляром.
- Три, - отвечал Би.
- Две триста…
- Три.
- Две пятьсот. Больше не могу дать.
- Можешь, родной.
Гедеван покачал головой, извлек из портфеля мыльницу, открыл, вынул мыло, достал две двадцатирублевки.
- Господин Би, здесь пятьдесят рублей. Спички стоят две копейки коробка. Значит две с половиной тысячи, это все, что я могу купить.
