Гирлянды подводных светильников прочерчивали разрыв во льду улиц, слышался гул бурлящего потока и отдаленный грохот заработавших мельниц. Чудовищные лопасти сдвинулись со своего места, поймали в размашистые руки бесконечное тело ветряного змея и заискрили почти забытым теплом.
— О конкурентах забудь, — сказал Кирилл. — Они устроят засаду и попытаются пробиться в туле на спинах саркиреров. Они поэтому сюда и конулярию притащили.
— А если у них получится?
— Не получится.
Толстая кожа льда подтаивала и лопалась на крупные пластины, которые быстро выцветали почти до полной прозрачности. Округлые ледышки терлись боками друг о друга, и в этом слабом звуке чудилось поскрипывание хитиновой брони.
— Что теперь будем делать?
— Ждать. Будем ждать.
Кирилл повернулся, и тяжелый удар опрокинул его на пол. Он забарахтался неуклюжим жуком, попытался подняться, но его снова припечатали к стеклистой поверхности, которая вдруг подалась, подтаяла, расступилась, обхватила его липкими лапами, вцепилась в бесполезно вьющиеся визоры и втянула их глубоко внутрь. Кирилл напрягся, броня завибрировала от работающих на пределе сервомоторов, стеклянные пальцы стали лопаться и соскальзывать, но разглядеть в тумане почти ничего не удавалось — несколько сенсоров метались бесполезными точками, а мозаика никак не желала складываться в осмысленную картину. Затем в ноги воткнули по обжигающему факелу, в грудь ударили ледяным молотом, и на какое-то мгновение дыхательная трубка забилась вязкой кровью.
— Лучше не двигайся, — доверительно прошептала ему на ухо Одри. Но он не послушался, асфиксия рвала его из плотной колыбели боли, она была его лучшей союзницей, смерть вытаскивала из трясины страха и растерянности на жиденькие клочки невероятного спокойствия и упорства, но затем кто-то отключил свет, и он оказался нигде.
Одри бросила скорчер, опустилась на колени и тронула Кирилла за плечо.
— Кирилл, Кирилл, — позвала она его. Наклонилась, отстегнула маску, но задняя часть слишком глубоко ушла в расплав, и снять лицевую платину не удалось.
— Мертв? — Борис сидел у колонны, ему не хотелось двигаться. Они успели первыми, напомнил он себе, но желания шевелиться не возникало. Хотелось все также неподвижно холить собственную тоску и апатию.
— Он умирает. Душа его заплутала в лабиринтах тела, и кровь еще сочится по капиллярам…
— Перестань!
— Мир громадной улиткой ползет в ничто, и знаки дороги отмечают малейший изъян судьбы…
