Но приручить дикого зверя не так-то просто. Бьёрн даже головы не повернул. Потрепал лошадь по холке и с досадой покосился на седло: одной рукой ему не справиться, придется просить помощи…
Любава прищурилась и улыбнулась, придумав выход из неловкой ситуации. Она отошла, пересыпала половину ягод в другой мешочек, подошла к Бьёрну снова. Некоторое время порассматривала его спину, хихикнула про себя и быстро обошла его и Смолку, положив этот мешочек в один из открытых карманов седла. Миг — и она уже умчалась на другую половину поляны, словно спрятавшись там от возможного гнева, попутно не забывая про ягоды.
Бьёрн вдруг резко развернулся и с неожиданной болью посмотрел ей вслед.
— Зачем ты это делаешь? Ты, помнится, меня ненавидела!
Любава чуть не подавилась черникой, закашлялась, потом вскинула на него глаза.
— Я ненавидела язвительного бесчувственного истукана, — тихо озвучила она пришедшие ей в голову мысли. — Но человека, который за ним скрывается, я не могу ненавидеть. Его не за что ненавидеть… Я хочу его хотя бы понять.
— Он умер шестнадцать лет назад, — отрезал Бьёрн с какой-то особой ожесточенностью в голосе. — И возродить его невозможно, как любое другое существо. ОН МЕРТВ. И этот "бесчувственный истукан" ничего не скрывает. Мне нечего скрывать под личиной. Я такой и есть. Тебе подтвердит это любой из моих приближенных.
Он отвернулся, чтобы девушка не увидела его лица. Чтобы не разглядела его слабость. Чтобы не привязаться к ней, единственной разглядевшей за эти шестнадцать лет маску…
— Не знаю, как твои приближенные, — девушка сверлила взглядом его спину не хуже кинжала, — а я отлично вижу того, кого скрывает твой «истукан». И нравится это тебе или нет, но он существует! Ты можешь его скрывать, прятать ото всех, доказывать всем вокруг, что ты — камень и лед, но сам себе ты этого никогда не докажешь! Человек в тебе — жив…
— А если и так, то что дальше?! — Бьёрн снова резко развернулся и с ненавистью посмотрел на девушку. — Дальше-то что?! Я что, просил меня лечить?! Зачем ты это делаешь?
— Никто тебя здесь не лечит, — Любава отвела глаза, отвернулась. Как ему это объяснить? Как, если она сама не до конца понимает, что с ней творится? — Просто… Просто я отношусь к тебе как к человеку. И поступаю совершенно обычно. Или ты уже отвык от нормального обращения? Обычной дружеской заботы? Почему в нормальных вещах ты сразу видишь злой умысел, Бьёрн, почему?
— Это не твое дело, — буркнул он. — Потому что устроен я так! Потому что научен горьким опытом! Больше тебе знать нечего, собирайся и идем дальше.
