Ладно, сначала допинг.
Сорвал тугую пластмассовую пробку, налил полный стакан вина. От него ломило зубы — уже захолодело, значит, принесли его сюда два-три часа назад. Лена?
Но откуда она могла знать? Она ведь осталась на дизель-электроходе… тьфу, на улице Мира.
Как бы то ни было, идет темная игра. И эта женщина — джинсы, туфли, все подогнано по нему, и она будто ждала его. «Носите…» Интересно, а если бы он попросил пальто?
Надо уходить. Ударом ладони он снова впечатал пробку в горлышко, защелкнул замок и, привычно подхватив портфель, быстро пошел из парка.
Не озираясь, пересек улицу, инстинктивно свернул направо и остановился, потрясенный.
Перед ним высился Дальневосточный университет.
Значит, он не на Украине, а во Владивостоке, во Владике, как называют его все моряки!
Не рассуждая, он свернул налево и пошел вдоль пологого парапета вниз. Навстречу ему кто-то поднимался. По конфигурации, расслабленной походке и склоненной набок голове он уже знал, кто это. В ушах зазвенело.
Удрав с «дизель-электрохода», он собирался поехать или в крайнем случае пойти к знакомому художнику, который всегда радушно принимал его. В тесной мансарде, почти сплошь заставленной картинами, эстампами, обломками гипсовых фигур и прочей дребеденью, он жил, уйдя от жены и всего мира, сам варил себе на электроплитке какую-то бурду и самозабвенно творил, веря в свою звезду. Когда пил, когда не пил, но выпить у него всегда имелось.
И, бывая у него, Матвей часто вспоминал своего Владивостокского друга, тоже художника. Впрочем, все художники чем-то неуловимо похожи.
Теперь этот друг брел ему навстречу.
Через несколько шагов он уже различил черты склоненного к правому плечу лица, характерной особенностью которого был свернутый набок нос. Неизвестно, то ли разбили ему нос в пьяной драке, то ли с таким он родился, — Матвей не расспрашивал, не принято это среди культурных людей.
Как-то в одном городе он познакомился со студенткой художественного училища с экзотическим именем Искра. Искра Ким. На самом деле это была не искра, а целый пожар. Она все делала самозабвенно: училась, любила, ненавидела. В ее миндальных глазах горела такая любовь и ненависть, когда она смотрела на него, что ему становилось неуютно. «А ведь я перекати-поле, — думал он уныло. — Опять сорвусь, что ей останется? Ребеночек? Невелико утешение…»
Однажды он проболтался ей, что знает всех художников города. Она так и вспыхнула. Кумиры! Ее кумиры, которых она видела только издали, изучала манеру каждого как откровение, кое-кому подражала…
