Майкл, вдруг, схватил ее за запястья и отстранился от пылающего страстью лица.
— Нет, — выдохнул он. — Это невозможно. Это какое-то наваждение!
— Да. — Она высвободила руку из стальных тисков и провела пальцем по его верхней губе.
Майкл перевел дыхание, поймал ее палец обеими губами и легонько прикусил. От нахлынувшего наслаждения Грейс закрыла глаза и, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает и на что готова, потянулась к нему.
Второй поцелуй был властным, настойчивым, полным страсти и желания.
Отдаваясь новым, только что вспыхнувшим ощущениям, Грейс запустила пальцы в густые волосы Майкла. Все исчезло, отступило, и остался только океан блаженства. Грейс словно превратилась в маленький кораблик, уносимый всесильными волнами в неведомую даль.
Майкл, вдруг, опустил руки, и Грейс тут же подалась назад, дрожа от пронизывающего ее желания.
— Я должен перед вами извиниться. Вы — само искушение. Тем не менее я не имел права…
Грейс подняла голову, пораженная внезапно произошедшей с ним переменой. Что с ним? Откуда этот холодный тон? Неужели это его глаза еще секунду назад пылали огнем вожделения? Впрочем, предыдущий опыт общения с мужчинами быстро подсказал ей выход.
— Перестаньте оправдываться, Майкл, — с претензией на иронию ответила Грейс. — Ничего ведь не случилось. Случайный поцелуй, такое бывает.
Невероятно, но фокус удался. Сердце еще колотилось при воспоминании о его прикосновении, но голос был спокойным, даже насмешливым.
Лицо же Майкла уже приняло бесстрастное выражение, и ничто, если не считать блеска в глазах, не выдавало взятую под контроль страсть.
— Вы отвезете меня в Сиэтл? — спросила Грейс, не поднимая головы.
— Как скажете, — сухо ответил он. — Сейчас?
Грейс молчала.
— Когда?
— Завтра. Рано утром. Если вы позволите мне переночевать у вас.
— Конечно. Я приготовлю для вас комнату. Обед в шесть вечера.
Он повернулся и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова, оставив ее наедине с сомнениями, страхами, печалями и надеждами.
Лиз Фэрроу никогда не считала себя звездой журналистики и не ставила перед собой высоких целей. Попав в газету в общем-то случайно, она продержалась первый год только потому, что никаких других вариантов трудоустройства не оставалось. В газете ее ценили за оптимизм, готовность всегда прийти на помощь, незлобивость и полное отсутствие амбиций. Лиз никому не завидовала, искренне восторгалась чужими успехами и не пыталась карабкаться по карьерной лестнице. Начальство видело в ней ценного работника, всегда готового отправиться туда, куда нужно, написать о том, о чем не решился бы написать другой, и при этом не строить из себя кандидата на Пулитцеровскую премию.
