– Вы? – Он посмотрел на нее растерянно и умоляюще.
– Я, – твердо произнесла Татьяна Федоровна, но ресницы ее дрогнули, и она прерывисто вздохнула.
Петр Гаврилыч опустил глаза, чтоб не сразу выдать себя, а немножко погодя, когда удастся ее отговорить. Но, когда он снова поднял глаза, Татьяны Федоровны уже перед ним не было. Она бежала через двор, по снегу, в одних туфельках.
Алексей Макарыч поспешно накрыл статью историей чьей-то болезни, когда Татьяна Федоровна распахнула дверь дежурки.
– Алексей Макарыч! Произошло досадное недоразумение, весь наш коллектив так огорчен, что вас нет, и Петр Гаврилыч настаивает, чтоб вы и ваша Клавдия Львовна непременно пришли.
– Я… он… вы, – начал было мямлить Потников, но Татьяна Федоровна взяла его за плечи и, подталкивая к двери, сказала: – Еще успеете, в вашем распоряжении двадцать минут. Быстро, быстро! Дежурить буду я.
– Но как же вы, мне неудобно, – все еще бормотал он.
– Очень даже удобно. Вы – человек семейный, а я… старая дева. И потом мы рассудили, что по-товарищески так будет лучше.
– Товарищи… вот именно, дорогие товарищи! – неподдельно растроганно прошептал Алексей Макарыч и бросился во двор, позабыв надеть калоши.
Пока он бежал домой, он помнил об измятой рубашке, о жене, которая, наверно, лежит и ревет в подушку, и совсем забыл о статье в газету.
Через двадцать минут он, в заново выглаженной рубашке, и его заплаканная, напудренная жена в мятом, незастегнутом на спине платье уже сидели за праздничным столом и Алексей Макарыч готовился сказать искреннюю, горячую речь о настоящих, хороших, дорогих товарищах, которые…
…Татьяна Федоровна надела белый халат и обошла палаты. Поздравила с наступающим Новым годом тех, кто не спал, пожелала скорого выздоровления. Потом она вернулась в дежурку, положила на место историю чьей-то болезни и тут увидела статью. Она прочла ее раз, другой, сперва почувствовала отвращение, негодование, потом вспомнила растроганное, взволнованное до слез лицо Потникова.
– Нуждается в лечении, в длительном лечении, – произнесла она вслух. – Это произведение отдам ему сама. Молча. А после поговорим честно, напрямик. А ему пока не покажу. – Под словом «ему» она подразумевала Петра Гаврилыча. Мысли о Потникове она отложила на будущее и начала думать о том, кого любила до отчаяния, до того, что хотелось взять его большие, сильные, чистые руки хирурга и уткнуться в них горящим лицом…
В двадцать минут первого Петр Гаврилыч вошел в дежурку и сказал ненатуральным голосом:
