Но в этом отношении еврейский банкир располагает страшным оружием, — молчанием. Непроницаемая тайна, которою должно быть покрыть дело подлога, «девичья» скромность, которая сделает его невидимым, бесподобная сноровка для уничтожения малейших следов — таков священный залог, предлагаемый евреем, и небезызвестно, что он останется верен своему обещанию. Да, это коварнейшее существо умеет не изменять другому, чтобы не выдать и самого себя. Политический разврат, надо сознаться, отличается высоким достоинством в том отношении, что умеет молчать. Как только преступление совершено, он, как змея, скрывается в глубокую нору, откуда его невозможно достать.
Охваченный подобными сетями, государственный деятель становится покорным слугой евреев. Безграничное же господство кагальных банкиров над таким человеком, которого они сами же выдвинули на политическое поприще, — факт, не требующий доказательств. Вообще говоря, когда сыны Израиля помогают гою «выбраться из давки», они делают это таким способом, что он остаётся к ним прикованным навеки.
Договор с еврейством напоминает сделку о продаже души дьяволу, — его нельзя нарушить.
Раз попав в руки кагала, политический человек испивает горькую чашу раскаяния. Для него не может быть и речи ни о собственной воле, ни о личном достоинстве. Среди жестоких разочарований и крушения надежд он с опасностью уголовщины должен быть всегда готов по требованию израильтян явиться учредителем плутовского общества, прикрывать своим именем или проводить и поддерживать своим влиянием гешефты своих «хозяев», причём ему уже не дают «авансов» иначе, как под «еврейские» векселя… В апофеозе какое-то таинственное пренебрежение окружает его со всех сторон и показывает воочию, что у евреев ничего нельзя брать безнаказанно. Небеса вознаграждают сторицей за всё, что им приносится, преисподняя же требует лишь стократной уплаты того, что ею дано взаймы.
Могущество золота имеет сходство с владычеством ума в том отношении, что наравне с ним мечтает о всемирном господстве и парит выше отдельных национальностей. Всё должно зависеть от него, а оно ни от кого не должно зависеть; все сферы жизни, а в особенности — её болезненные уклонения, равно как и всякий вообще беспорядок, подлежат его эксплуатации и должны быть данниками усовершенствованного им ростовщичества.
Человеческое общество имеет своим критерием то, чему поклоняется. Всякое величие, над ним властвующее, намечает ему путь, служит для него образцом и предметом подражания. Если это величие основано на высоких доблестях и на идеальных чувствах, всё общество одухотворяется. Если же, напротив, это величие построено на лукавстве и подлоге, то при созерцании такого порядка вещей и само общество в своих устоях не может не испытывать глубоких потрясений. Подвиги воина, труды учёного, благородное самоотречение государственного человека отбрасывают лучи света и на ту сферу, которая ими владеет. Чем больше она понимает их, чем искреннее окружает почётом, тем больше и сама она возвеличивается. В такой же мере она облагораживает себя и тогда, когда воздаёт должное скромным добродетелям — прямодушию, благотворительности, беззаветному милосердию, иначе говоря, когда с одного конца нравственной цепи до другого всё представляется цельной гармонией, так как общество, воистину себя уважающее, не менее чтит неподкупность судьи и бескорыстное усердие врача, чем изумляется мужеству своих героев.
