Намек на невозможность рассудочного решения жизненных проблем справедливо усмотрели в эпиграфе к «Девяти рассказам» Ф. Гвинн и Дж. Блотнер. Они писали, что коан Хакуина не только указывает на одиночество героев новелл, но призывает читателя осознать, что не все жизненные проблемы поддаются объяснению.
Поиски проявляемого затаенного эффекта в «Девяти рассказах» можно начать с названия, несмотря на его кажущуюся непритязательность и простоту. В названии содержится три «слоя» смысла. Во-первых, буквальный смысл — в книгу включено девять рассказов. Во-вторых, человеку, знакомому с основами древнеиндийской поэтики, цифра «9» должна напомнить о девяти «поэтических настроениях» (раса), использованных при построении рассказов. И, наконец, название содержит также намек на философскую позицию автора, поскольку оно вызывает ассоциацию с древнеиндийской метафорой «девятивратный град», или «девятивратное жилище», обозначающей человеческое тело вместе с воплощенным в нем духом «пурушей», т. е. чистым субъективным сознанием, которое считается частицей божественной субстанции. Древнеиндийская философская система санкхья, разработавшая понятие духа «пуруши» и материи «пракрити», предполагает два начала в мире — вещественное и духовное, материальное и нематериальное. Сознание — нематериальное начало — считается непознаваемым и бесконечным. Утверждение существования в мире двух начал, отраженное в названии «Девять рассказов», находим далее и в художественной ткани книги, воплощенное либо в идеях древнеиндийских философских систем, либо в постулатах японского дзэн. В «Девяти рассказах», впрочем, писатель только сделал первые шаги в этом направлении. Дальнейшее развитие эти философские построения получат в цикле повестей о Глассах.
II. Суггестивные (скрытые) пласты «Девяти рассказов»
Объемность и многомерность прозы Дж. Д. Сэлинджера дает простор для всевозможных толкований всей книги «Девять рассказов» в целом и каждой из ее составных частей. Изучение художественной ткани этого произведения позволяет выяснить, как отражена в нем действительность в ее собственных формах и как сопрягается с этим второй — затаенный, суггестивный — пласт.
«Хорошо ловится рыбка-бананка»
Объем критической литературы, посвященной этому рассказу (он впервые увидел свет в марте 1948 г. в журнале «Нью-Йоркер»), давно уже в десятки раз превысил размеры самого произведения. Рассказ включен в антологию как образец современной новеллы, его начальные абзацы вошли в хрестоматии как стихотворение в прозе, а критики все еще продолжают спорить относительно его смысла и подтекста. Суждения, высказанные по этому поводу, противоречивы. Здесь и «сексуальная неадекватность» героя Симора Гласса (Ф. Гвинн и Дж. Блотнер), и «тема искупления» (Л. Фидлер), и «бегство в фантазии детства» (Д. Лейч), и герой как «жертва» буржуазного матриархата (У. Вигенд), и «самоотчуждение» героя (И. Хассан). У. Френч называет в своей монографии Симора Гласса инфантильным, психически больным ветераном войны, считает, что рассказ не следует воспринимать как произведение, в котором события идут друг за другом и вполне ясны. Критик понимает рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка» как развернутую метафору, каждый элемент которой дополняет структуру целого и должен интерпретироваться вкупе с этим целым.
