Войдя в кружало, рыжий чародей застал все ту же картину – перепуганные охоронцы лежали на полу, прикрыв головы руками, а Озар за стойкой, сдвинув брови, мрачно таращился на дверь.
Подойдя к стойке, рыжий незнакомец остановился и пристально посмотрел Озару в глаза. Затем спросил:
– Ты меня боишься?
– Да, – тихо проговорил Озар.
Рыжий усмехнулся.
– Правильно делаешь. По-хорошему, мне следовало бы тебя убить. Но ты мне нравишься. В отличие от трусливых скотов, прячущихся под столом, ты человек.
Озар молчал. Лицо его было непроницаемо спокойно, но на широком лбу выступила испарина.
– А теперь отвечай, – продолжил рыжий чародей, – ты хочешь, чтобы я сохранил тебе жизнь?
– Да, – тихо пробормотал Озар.
– Я не расслышал.
– Да! Хочу!
На узких губах незнакомца вновь появилась усмешка.
– Молодец, – похвалил он. – Теперь ты закроешь свое заведение на замок, я сяду на лавку, и ты мне подробно обо всем расскажешь.
– О чем я должен тебе рассказать? – тихо спросил Озар.
– Обо всем. Я первый день в этом городе и ничего о нем не знаю. Не хотелось бы попасть впросак. А пока ты не начал, налей-ка мне чего-нибудь выпить.
В чисто выметенной горнице с белеными стенами было еще светло, несмотря на то что солнце за окном стремительно заваливалось за черные вершины деревьев.
Матушка Евдокия отложила нож и отрезанный ломоть хлеба, чтобы накрыть мальчика одеялом и заботливо подоткнуть его со всех сторон.
– Чего ты его кутаешь, матушка? – проворчала старая Марфа, сидя с вязаньем на лавке, укрытой стареньким драным кафтаном. – В горнице и так жарко.
– Тебе жарко, а ему, может быть, холодно, – ответила проповедница. Она наклонилась к ребенку, вгляделась в его бледное лицо и тихо проговорила:
– Мальчик. Мальчик, посмотри на меня.
Тот не отозвался и не взглянул на Евдокию. Темные глаза его подернулись туманом рассеянности.
– Мальчик, мальчик, – снова проворчала из своего угла старая Марфа. – Назови его уже как-нибудь, матушка.
Евдокия покачала головой:
– Нет, Марфа. Я не знаю, какое имя ему дали при рождении. Что, если он крещен? Я не язычница, чтобы отваживать злых духов ложными именами.
– Негоже ребенку быть без имени, – упрямо повторила старуха, шевеля спицами. – Раз есть человек, значит, должно быть и имя. Это богоугодно.
Евдокия поморщилась.
– Ах, Марфа, оставь. – Она снова вгляделась в лицо лежащего мальчика, на этот раз еще тревожней, чем прежде. – Что с тобой, милый? Тебе плохо? Скажи мне, что у тебя болит?
