- Все равно - я дальше идти не могу, - сказал Блох.
Он натер себе пропотевшей портянкой ногу и еле двигался.
- Слава богу, что хоть до своей цепи добрались, - ответил я. - Батареи, наверное, недалеко. Версты две, не больше. Все равно раньше утра боя не будет. А утром успеем.
В хате все было перевернуто вверх дном. Столы опрокинуты, посуда побита. Треснувшая кадка с квашеными помидорами и перцем. Всюду пестрый хлам, лоскутья, спутанные разноцветные шерстяные нитки. Разлитый по полу рассол хлюпал под ногами. От него сильно пахло кислым и острым. Мы прошли в заднюю комнату, где было темно и чернел огромный очаг. Здесь Блох сбросил на пол телефонную станцию, которую все время таскал через плечо, сел на нее и сказал:
- Устал.
У него закрывались глаза.
- Ну, пойду на разведку, а вы кипятите воду для кофе, - сказал я и вышел.
Я обошел несколько грустных, разоренных хат, нашел деревянную ложку, бутылку с томатным соусом и поймал курицу в одном из дворов.
Трое румынских кавалеристов привязали коней к полуразобранному солдатами забору и варили что-то в котле, присев на корточки и протянув к огню озябшие лиловые руки. Я подошел к ним и сказал:
- Пына?*
______________
* Хлеб? (румынск.)
Румыны повернули ко мне головы и поспешно ответили плачущими голосами:
- Ну эст пыне! Нуй!*
______________
* Нет хлеба! Нет! (румынск.)
Я вынул из кармана десять кусков сахару и сказал, делая знаки руками:
- Вы мне пына, я вам Захар. Захар! Ладно? Пын - захар!
Румыны жадно взглянули на сахар и закивали головами. "Вот черти", подумал я. Они долго торговались. Несколько раз я прятал сахар в карман и делал вид, что ухожу. Они с беспокойством что-то кричали, и глаза у них тускнели. Я возвращался, и они опять оживали. Наконец, я выменял на десять кусков два больших галета, которые румыны извлекли из грязной бумажной упаковки с надписью: "Paine militara". Когда я уходил, они приложили руки к кепи. Я вернулся в избу, огонь в очаге уже ярко пылал. В котелке кипел кофе. Блох возился в соседней комнате, и у очага сидели какие-то румынские солдаты и разговаривали между собой. Из разговора этих румынских солдат я понял очень мало, но и этого было довольно, чтобы у меня потемнело в глазах. Блох сидел возле очага и прикуривал цигарку, скрученную из последней щепотки махорки. При свете огня ясно виднелись небритые щеки, горбатый нос, туго обтянутый кожей, и горло с кадыком.
- Послушайте, Блох, - сказал я ему шепотом, показывая глазами на румынских солдат, которые допивали кофе, - они только что говорили между собой, что деревня оставлена нашими войсками.
