Надо честно сознаться, что меня как мужчину в женщине привлекает прежде всего наличие некой изюминки, некого изъяна, эдакой червоточинки в яблоке, служащей свидетельством его экологической чистоты и знаком качества.
Небольшой дефект выделяет именно это творение из ребра Адама в сонме прочих блондинок и брюнеток, высоких и маленьких, худых и пухленьких, зеленоглазых и кареглазых, придавая им неповторимый шарм и милую закомплексованность.
Я не люблю идеально красивых женщин — до восемнадцати лет я вообще сомневался в их существовании в реальной жизни, считая идеал уделом лишь полотен художников, да фантазий режиссеров, но потом, повзрослев и все-таки встретив их, сразу в них разочаровался.
Нет ничего банальнее и скучнее, чем просто красивая женщина и я до сих пор не разобрался почему это так. То ли мы так развращены нашим обществом и нашим ненормальным бытием, что идеалы оставляют нас равнодушными, а то и вовсе раздражают. То ли это объективная закономерность и если перефразировать Толстого — все красивые женщины похожи друг на друга, а все некрасивые — красивы по своему. Точно не знаю.
Поэтому видя женщину с большим носом (особенно этим грешат англичанки), плоской грудью (этим грешат все нации), или если у женщины косит один глаз, а ноги демонстрируют на практике кривые второго порядка, сходящиеся в начале координат (ну это я загнул конечно — всему есть свой предел), я смело сушу весла, запихиваю пистоли за пояс и, сжимая в зубах кортик, а в руке саблю, смело иду на абордаж вражеского корабля.
Кстати, взять тех же греков — спроси сейчас любого мелкообразованного человека об античной скульптуре и он, пусть с большим трудом, потея и пуская слюни от напряжения, скрипя заплывшими жиром мозгами, но все-таки вспомнят безрукую титькастую бабу по кликухе Венера (больная, что-ли), да безголовую девку в балахоне (жаль не голая), с дурацкими крыльями за спиной. А не отбей в свое время Венере Милосской руки, а Нике Самофракийской — голову, кто бы о них сейчас помнил?
Итак, мы в четыре глаза разглядывали в темноте бара сверкающую Одри в сумасшедше дорогом, даже по моим меркам, платье-растении, выращиваемые всего лишь по несколько десятков штук в год на плантациях «Флора-Генетикс», в данный момент принявшем вид классического «маленького тюльпана» ослепительно белого цвета и с живой актинией на левом плече.
Могу поспорить на что угодно, а такая королева еще никогда не посещала здешнюю забегаловку и мне внезапно стало стыдно за этого балбеса Гедеминаса с его потной лысиной и Сен-Сансом, и за самого себя — за испитую, обрюзгшую рожу, дурно отглаженную рубашку, за свою меланхолию, за свои четыре десятка бездарно прожитых лет, за свои попытки спасти человечество и за свое желание сделать это, став если не вторым Мессией, то хотя бы третьим Иоанном Златоустом, за все, за все, в том числе и за свое таращенье на эту смазливую рожицу, будто я с младых ногтей воспитывался в мужском монастыре, а женщин видел только на скабрезных рисунках в тамошнем сортире.
