Музей этот я посетил в первый же день своего переезда в Палангу. Янтарь меня никогда не интересовал, но музей в осеннее время всегда стоял пустым и здесь было прекрасное место для раздумий — тепло, светло и не мешают назойливые читатели. Ради любопытства, конечно, я пару раз его обошел, но пялиться на окаменевшую канифоль с блохами внутри без соответствующего комментария вдохновенного экскурсовода было скучно. Поэтому я задумчиво курсировал по этажам, разглядывая лепнину, потолки, люстры и систему безопасности, бдительно следящую за моими похождениями.
— Laba diena, ponis, — внезапно раздалось за моей спиной.
Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. Передо мной стоял Царь морской, собственной персоной. Это был накаченный старикан в розовом костюме с мощной бородой и кустистыми бровями. Смотритель, догадался я, и поклонился:
— Labai, ponis, — странно, что я с ним встретился только сейчас. Наверное разбушевавшаяся непогода и его загнала во дворец, оторвав от работ в парке.
Он что-то быстро спросил по-литовски.
— Аш юс нясупранту, — извинился я, — прашом калбети русишка.
— Вы русский? — удивился смотритель.
— Нет. А почему вас удивило бы присутствие здесь русского?
— Они не любят этот курорт и редко здесь появляются даже летом, не говоря уж об осени. Вы давно в Паланге?
Я вздохнул.
— В некотором смысле я здесь поселился и надеюсь надолго.
Смотритель внимательно оглядел меня.
— Похоже вы здесь от чего-то прячетесь. Только зря все это — летом здесь народу бывает, точнее было, — быстро поправился он, поежившись, — не меньше, чем в Санкт-Петербурге.
Я подивился проницательности старика и только пожал плечами — я и сам уже понял, что моему одиночеству и бегству пришел конец. Аноним из «Петроградских Вестей» достал меня.
— Пойдемте, — взял меня за рукав смотритель и повел вдоль витрин с кусками янтаря. — Вот, смотрите.
Мы стояли перед нишей в которой лежал желтый, оглаженный волнами янтарь, а в его глубине сидела небольшая мушка. Витрина была красиво оформлена под дно морское с плавно качающимися листьями морской капусты и меланхолично плавающими кильками, шпротами и прочими анчоусами.
— Ей несколько миллионов лет и она до сих пор прекрасно сохранилась. Если бы ее не замуровала смола, она прожила бы свою короткую жизнь и никто не узнал о ее существовании. Вот так и в жизни, как мне кажется — либо смерть и слава, либо жизнь и забвение.
— Спорный тезис, — ответствовал я, — э-э-э…
— Витас, — представился он.
