Прежде чем решить головоломку, Максим посмотрел на творившееся вовне этого анатомического театра. Суета, икота сирен и пьяные блуждания лучей прожекторов пошли на спад. Люди грузились в машины, сворачивали расставленную аппаратуру, которая под дождем уже начинала зловеще искрить, собеседники Павла Антоновича растворились, смешавшись с толпой или просочившись сквозь недвижимый милицейский заслон в направлении черных, как сама смерть, лимузинов с тонированными стеклами. Павел Антонович и Вика теперь разговаривали между собой, предоставив Максиму самостоятельно набираться впечатлений, тем более что компьютерная съемка уже хранилась в Викином ноутбуке, теперь запрятанном в обычный продовольственный пакет и зажатом у нее под мышкой. Максим прислушался к их разговору, но то ли его забивало невидимое ему радио, то ли, действительно, Павел Антонович сменил свой хриплый от простуды голос на чертовски красивый баритон и пел им Вике романс о Луне и хризантемах, аккомпанируя себе на рояле, который он, надо полагать, таскал в кармане дождевика.
Максим пожал плечами и принялся двумя пальцами правой руки осторожно переворачивать части мозаики и в рядок складывать их перед собой. Оглядев их, он поколдовал — перекладывал с места на место, приставлял друг к другу, ища взаимодополняющие части, снова менял местами, шмыгая давшим течь носом и утирая со лба пот, появившийся в такой холод от напряженности и сосредоточенности мысли и неудобной, особенно когда на тебя надет бронежилет, позы, отчего мышцы ног и спины страшно затекли, и малейшее шевеление вызывало в них массовую миграцию раскаленных мурашек.
Вскоре головоломка была решена. Не хватало двух-трех малозначащих кусочков, не мешающих разглядеть общий замысел картины. С асфальта на Максима смотрело человеческое лицо — отсутствие потерявшихся где-то глаз не смазывало этого впечатления, так античные маски вглядываются в нас с каким-то потусторонним выражением, в котором можно увидеть и боль, и сарказм, и ненависть, и смех.
Невероятно острой штуковиной лицо было отделено от остального черепа и рассечено, но кожа, мышцы, волоски и щетина на верхней губе прекрасно сохранились, и теперь только слабо заметные красные линии напоминали о чудовищном шутнике, может, по внезапному наитию, а может, и в результате долго лелеемого замысла, превратившего всех этих людей (кстати, сколько их?), с которыми его столкнула судьба в переулке, в один большой набор паззлов, в беспорядке разбросанных по асфальту, ничтожную часть которых Максиму удалось собрать.
