— Уходите скорее! У нее больное сердце.
Три года я мечтал увидеть этих людей боящимися меня, а вот теперь ненависть немки была мне тяжела, а страх заражал чем-то нехорошим. Я хотел объясниться, сказать, что ей бояться нечего, но немец опять поднялся с кровати и направился ко мне.
— Стреляю! — пригрозил я и позвал: — Ванюша!
Ванюша появился с лицом сморщенным, как при зубной боли. Сплюнул кровью — отсасывал порезанную руку. На кулак он намотал проступавшую красным белую тряпку. Этим же кулаком уперся немцу в грудь.
— Доктор Леер?
— Есть кто-нибудь внизу? — спросил я его.
— Пусто, — сказал Ванюша.
Я был уверен, что Ванюша немца испугает. Но тот опять сказал:
— Уходите! У нее больное сердце.
Ванюша толкнул раздвижную дверцу большого шкафа, в котором висело множество женских костюмов и платьев. Пошевелил их здоровой рукой. Немка закричала:
— Это мои последние вещи!
Не обращая на нее внимания, Ванюша еще шире раздвинул дверцы. Немец опять торопил:
— Уходите! Скоро приедут.
Ванюша подтолкнул его здоровой рукой к двери, вывел из спальни, показал на запертый шкаф.
— Может, там доктор Леер? Ключи!
Немец отрицательно покачал головой. Он относился к нам, как к больным. С этого его нельзя было сбить. Ванюша направлял пистолет, считал: раз… два… три! Николай замахивался. Немец твердил:
— Уходите!
— Черт с тобой! — сказал Ванюша. — Сломаем!
Немецким ножевым штыком попытался открыть дверцу. Она не поддалась. Шкаф был из тех, которые называют встроенными. От удара штыком на фанере остался только слабый след. А главное, раздавался страшный грохот. На каждый удар немка из спальни отвечала криком.
— Больная! — спросил Ванюша. — Сердце болит?
Немец кивнул.
— Давай ключи, быстрей уйдем!
— Уходите!
Штык согнулся, но дверца не поддалась. Сбегали в подвал, принесли кочергу и топор. Кочерга гнулась, топор не входил в узкую щель, а бить им по дворце не решались — опасались грохота.
Когда дверца открылась, поняли, почему согнулся штык. Запиралась она длинным металлическим стержнем, который входил в верхний и нижний пазы. В шкафу в бумажных пакетах висели меховые шкурки. Они нам были ни к чему.
Дважды прибегал дежуривший на улице новичок.
— Скоро?
В темноте для него время шло медленнее, чем для нас в освещенном доме. Новичка звали Яшка Зотов. Он был из концлагерников. На немца смотрел с такой ненавистью, что я испытывал облегчение, когда Зотов возвращался на улицу. Услышав, как немец говорит: «Уходите, у нее больное сердце!» — он задохнулся. Будто у самого что-то с сердцем произошло. Схватился за грудь, зашарил в воздухе руками, потянулся ко мне, к моему пистолету.
