Не стану утверждать, что аналогичная «литературная жилка» проявилась в членах нашего рода в массовом порядке, но какое-то смутное влечение к перу и бумаге сидело, по-видимому, во многих. Помню, как однажды в детстве мы с мамой и сестрой Тонькой зашли по пути к бабушке Доне к брату моего отца дядьке Мишке. Посмотрев перед выходом из дома недавно купленный и ещё не успевший надоесть (а тем более опротиветь, как сейчас) телевизор, я, все ещё пребывая в возбуждении от увиденного, спросил прямо с порога у его жены тети Мили, смотрели ли и они закончившееся около часа назад кино.
— Та у нас тут и без телевизора кино! — горестно кивнула она на ссутулившегося за столом мужа, который, с превеликими усилиями удерживая в руке карандаш, тщательно выводил что-то на повыдерганных из школьной тетрадки страницах.
Заглянув в несколько отодвинутых на край стола листов с забракованными началами, я прочитал:
«Цэ було в одна тысяча дэвятсот сорок трэтьому годи...»
«Цэ случилось прямо на моих глазах...»
«Цэ було у войну...»
— А шо то вин делае? — удивленно спросила тем временем мама у тети Мили.
— Кныгу пышэ, — вздохнула та и смахнула краем платка набежавшую на глаза слезу.
— Кныгу? — удивленно вскинула брови мама. — Про шо?
— «Про шо», «про шо»! — оторвавшись вдруг от своего труда, передразнил её дядька Мишка. — Про подвыг! — и с тяжелым стуком обрушился головой на стол, выбив при этом на пол листок с очередным недописанным зачином.
Быстро наклонившись, я поднял его из-под ног и прочитал:
«Про цэ знаю тилькы я. Цэ було так...»
Несколько лет спустя, не выходя из состояния постоянного алкогольного опьянения, он повесится под окнами своего дома, привязав электрический провод к перекладине приставленной к фронтону лестницы. И подвиг, о котором он собирался поведать миру, так и останется неизвестным.
Впрочем, как бы то ни было, но именно отсюда, со студии «Мрiя» и проводившихся на ней нудноватых занятий, включавших в себя помимо традиционного обсуждения наших рифмованных опусов ещё и навязанную Владимиром Антоновичем «Школу очерка» и другие чисто журналистские дисциплины, как раз и начался мой путь к должности главного редактора одной из известнейших в России газет (с которой я только что слетел из-за малейшей, можно даже сказать — ничтожнейшей опечаточки, заключающейся в потере всего-навсего одной-единственной буквочки!).
Ох, хо-хо, хо-хо, неисповедимы пути Твои, Господи...
А как все заманчиво начиналось! Мы ездили по окрестным шахтам, выступали во время пересменки перед шахтерами, читали свои стихи. После моего «Семеныча» ко мне подходили мужики, жали руки. Стихотворение хотя и посвящалось моему коллеге по забою Леониду Шинкареву, но было, по сути, о них обо всех — шахтерах как таковых:
