– Что ты там увидела? – удивилась Камилла.
К этому часу каждый вечер она теряла всякий лоск: белая пижама, волосы, с которых уже наполовину сошла помада, валились на лоб, щёки после многократных припудриваний становились тёмно-бурыми. Ален иногда так и ходил в костюме без жилета, но Камилла нетерпеливо стаскивала с него пиджак, галстук, расстёгивала ему воротничок, закатывала рукава сорочки, обнажая тело Алена и стараясь коснуться его. Ален, хотя и называл её бесстыдницей, не противился. Она смеялась с некоторым надрывом, подавляя в себе желание, он же опускал глаза, стараясь скрыть чувство, вызванное не одними плотскими вожделениями. «Как исказилось это лицо от желания, даже рот покривился. Такая молодая женщина… Кто её научил вот так упреждать меня?»
Они садились вдвоём за круглый столик у распахнутого окна Скворечни, рядом с которым помещалась небольшая «сервировочная» каталка на обтянутых резиной колёсиках. Три старых тополя, единственные уцелевшие от бывшего здесь некогда прекрасного сада, покачивали вершинами у самой террасы, а огромное багряное солнце закатывалось над Парижем за их чахлыми засыхающими кронами в густой дымке испарений.
Кушанья госпожи Бюк, плохо накрывавшей на стол, но отменно готовившей, оживляли застолье. Посвежевший Ален отвлекался мыслями от минувшего дня, от конторских помещений фирмы «Ампара» и опеки господина Вейе. Две заточённые в башне пленницы радостно встречали Алена. «Ждала меня?» – шептал он на ухо Сахе.
– Я слышала, как ты подъехал! – объявляла Камилла. – Здесь слышно решительно всё.
– Скучала? – спросил он однажды вечером, со страхом ожидая, что она начнёт жаловаться. Но чёрный хохолок отрицательно колыхнулся.
– Ничуть! Ездила к маме. Она показывала мне жемчужину.
– Какую жемчужину?
– Прелестную девицу, которая будет у меня горничной. Как бы Эмиль не сделал ей ребёночка! Она недурна собой.
Смеясь, Камилла засучивала широкие рукава белого крепа на голых руках и разрезала дыню с красной мякотью, вокруг которой вертелась Саха. Между тем Алену было не смешно, его приводила в ужас одна мысль, что в его доме появится новая служанка.
– Да? Представь себе, со времени моего детства мать ни разу не меняла слуг.
– Да это и видно! – вскидывалась Камилла. – Не дом, а музей какой-то!
Она откусывала прямо от полукруглого ломтя дыни и смеялась, обратившись лицом к заходящему солнцу. Ален с восхищением, хотя и без особого одобрения смотрел на это лицо, где всё было так ярко: и что-то хищное, и блеск глаз и узких губ, и какая-то неподвижность итальянских лиц. Тем не менее он предпринял ещё одну попытку сохранить беспристрастность.
