— Кофе совсем не сладкий, — растягивая время, сказала я. — А я люблю сладкое.
— Исправлюсь, виноват, — обрадовался Никита. — Три ложки?
— Лучше четыре.
Мы стояли разделенные столом, как пропастью во ржи, и вели какой-то бестолковый разговор.
— А пять можно? — продолжал Никита.
— Пять нельзя, я стану вся сладкая до приторности.
— Ты не сладкая, ты другая.
— Какая другая?
— Я не знаю. Еще не распробовал. Что-то острое, горькое, терпкое.
— Это плохо?
— Это хорошо. Я люблю, когда внутри все горит. И губы жжет…
Странно, подумала я. Мы только однажды побывали в полноценной постели и один раз в межгаражном снегу, но наши тела успели познакомиться лучше, чем мы сами. Стоим, как два тополя на Плющихе, и некому руку подать.
Хотелось остаться, хотелось сесть, а потом опуститься на колени и преодолеть метровое пространство ползком, хотелось ухватиться за его плечи обеими руками и держаться из последних сил, и чтобы он не отпускал и тоже держался за меня как за последнюю возможность вместе выжить и не пропасть поодиночке.
Я сделала шаг в сторону двери, но колени предательски дрогнули. Я их медленно выпрямила и уже довольно уверенно направилась к выходу.
— Ты мне позвонишь? — заворачивая меня в шарф, спросил Никита.
— Нет уж. Лучше вы к нам.
— Нет проблем. Но у тебя такой плотный график.
— Ничего, как-нибудь по блату выделим вам индивидуальное окно.
— Буду рад.
— Ну, пока?
— Пока.
И я, чмокнутая в щеку, вывалилась на улицу.
На улице шел мелкий, переходящий в дождь снег. Почему так невесело? Почему так тревожно? Как побитая собака, тащилась я по темным подворотням в поисках приключений, рискуя каждую минуту стать жертвой серийного маньяка. Ну и пусть, думала я. Так мне и надо.
За спиной послышались быстрые догоняющие шаги. Я, не оборачиваясь, прибавила ходу, и ноги сами, не управляемые головой, понесли меня вперед, куда глаза глядят. В висках застучали настойчивые пионерские барабаны, а где-то в глубине моего путаного, теряющегося сознания радостно и фальшиво заорал звонкий кукарекающий горн: «Ту-ту-ту, ту-ту-ту, свалим бабу поутру!» Я побежала еще быстрее и, споткнувшись о какой-то выступающий из земли железный прут, кулем свалилась на землю, закрыв почему-то голову руками. Дура бестолковая! Как будто ему голова моя нужна.
— Машка! Ты что, не слышишь? — маньяк с голосом Никиты, помог мне встать. — Зову тебя, зову… Не ударилась?
Я молча отряхивала с себя снег.
— Какой я идиот, — продолжал Никита, — тут же есть другой путь, по светлой улице, а я тебе его не показал. Потом выбежал, а тебя уже нет. Ты что испугалась?
