На первых порах эта гипотеза вызвала у меня настоящий шок, но, подумав еще немного, я закрепила ее достаточно крепкими доказательствами. Ведь кто ясно излагает? Кто ясно мыслит. А кто ясно мыслит? Тот, кто ни в чем не сомневается. А кто ни в чем не сомневается? Кто ничего не знает! А кто ничего не знает, тот дурак.
Интересно, работает ли это правило в обратном порядке?
Попробуем: кто неясно излагает, тот неясно мыслит, кто неясно мыслит, тот во всем сомневается, кто во всем сомневается, тот многое знает, а кто многое знает, тот очень умный. Что и требовалось доказать.
Я радостно засмеялась и открыла глаза. В полной тишине переполненного в час пик вагона метро мой одинокий смех прозвучал как издевательство. В меня одновременно воткнулось с полдюжины усталых, раздраженных глаз, а мужик, давно дремавший на моем плече, резко дернулся и проснулся.
Сначала я подумала, что хорошо бы от стыда за свое наглое ржание провалиться куда-нибудь сквозь землю, но тут же быстро поняла, что я уже и так там. Поэтому делаю вид, что мне все это нипочем, но чтобы окончательно спастись, я устраиваюсь поудобней и принимаю позу обманчивой безмятежности Джоконды: глаза прищуренные и хитрые, уголки губ приподняты ровно настолько, чтобы лишь обозначить улыбку и поддержать ею выражение глаз, руки, сложенные крест-накрест, покоятся где-то в области паха, грудь еле заметно колышется. Потом окончательно прикрываю веки и переношу себя в далекий плодородный край гор, долин и виноградников. И все! Не трогайте меня, я недоступна. Вокруг страшно и темно, а в моей голове — торжественно и тихо.
Если кто-нибудь новый сядет рядом и присмотрится, то заметит легкое мерцательное сокращение левого века, вызванного не столько интенсивной работой мозга, сколько нервным и бестолковым броуновским движением мыслей.
Что делать с такой мимо проходящему счастью?
На его месте я бы особо не суетилась, обошла бы сторонкой от греха подальше и нашла бы себе другую жертву: попроще, понадежней, поясней. А с этой тихо-задумчивой непонятно что и делать.
Впасть в такой летаргический, ненастоящий сон разной временной продолжительности я могла в любом месте и в любое время суток. Об этом свидетельствовали постоянно заливаемые потолки моих соседей, сковородки, на которых все время что-то подгорало, и особенно — сорочки Бородина, превратившиеся после пытки раскаленным утюгом в обыкновенные половые тряпки.
— Чем меньше мозгов — тем мыслям просторней, — говорил он после очередной протечки, поломки или возгорания.
