А отец, не долго думая, — к Таиске Чукановой. Пить, видите ли, захотел. Обманывал бы, да похитрее.
Нет, ни капельки не хочет видеть Митька отца!
Но Фрося не отступала от него. Что за настырная женщина!
— Тяжело, милый? Ничего, зато отца повидаешь. Вон у того летчика, что сбили, можа, сродственники есть поблизости, тоже не торопились проведать: еще-де свидимся. Вот и свиделись… Теперь всю жизнь будут проклинать себя: «Ах, нужно было сходить…» Гляди, Митькя, как бы и тебе так не пришлось… — Она вздохнула. — Тебе, милый, с Дашкой должно быть легче: вы точно знаете, что отцы в Подоляни. А я искать еще буду. Можа, и не найду. А иду вот, детей без присмотра оставила, иду…
Осуждала Митьку и Даша. Про себя, правда: «Хорош гусь, нечего сказать! А еще родней приходится, фамилию одинаковую носит, а позорит весь алутинский род. А мне легко, что ли? Прошли всего ничего, а поясница уже болит. Но я не стану ныть, хоть и девчонка. Митька же слабак и трус, каких в роду у нас никогда не водилось! И неужели мне об этом говорить дяде Родиону! Неужели рассказывать, как Митька с полдороги вернулся? Каково же будет ему это слышать? Вон у других, подумает, дети как дети. А мой Митька — обалдуй, он даже передачу на фронт не донес… А в деревне тете Ксюше стыдно будет на люди показываться. Вот это, скажут, вырастила сынка! Ну ладно, скажут, попивал иногда Родион, матючка подпускал, но ведь он при всем при том отец все-таки. По миру семью не пустил, дети голодные-холодные не были».
Митька переминался с ноги на ногу, хмуро глядя на Дашу: ты-то, мол, что еще шепчешь? Переплела бы лучше свои свиные хвостики — растрепались вон.
Фрося, закинув за плечи котомку, выжидала последние секунды.
— Ну? — сурово взглянула она на Митьку.
— Ми-итя, ну пойде-ем… — жалостливо пропела Даша: может, думала, такие уговоры на него подействуют.
И Митька не выдержал. Он рванул пуговицы рубахи и обнажил плечо («Я вам докажу, что я не слабак!»):
— Видите?
Даша испуганно ойкнула, заметив красноту на плече. Митька ободрился: обман, похоже, удался.
— Лямками натер?
— А чем же? Теперь — передашь? — пошел Митька в наступление и снова протянул Даше белый сверток.
Фрося сняла свою котомку, на ее худом лице погасла вспышка гнева.
— Ну, милый, — обратилась она к Митьке, — чего ж ты терпел столько? Можно б было что и подложить…
— Терпел, пока мог.
— Понятно — втянулся. Ладно, — решительно сказала Фрося, — можешь вертаться. Я все Родиону объясню. Толькя послушай, милый, мой совет материнский: наберись терпения и иди с нами. Не столькя твоему отцу передача да подштанники, можа, нужны, сколькя семейное уважение. Ему ить и воевать тогда в сто раз легче будет… А веревки… Мы их обмотаем счас, перестанут тереть… Даш, давай, милая, косынку…
