Гондола ровно скользила по водной глади, однако даже от легкой качки их тела то и дело соприкасались – то ее бедро задевало его ногу, то плечо касалось его предплечья. Шуршащая ткань ее шелкового платья задевала его панталоны. Легкий ветерок, проникающий в каюту сквозь щели, обласкав ее, долетал до него, принося с собой ее аромат, щекочущий его ноздри.
Джеймсу было необходимо отвлечься. Хорошо было бы о чем-то поспорить с ней, однако он не хотел первым нарушать тишину. Взглянув на браслеты из жемчуга и бриллиантов, надетые поверх перчаток, Джеймс попытался подсчитать в уме, сколько они могут стоить.
Наконец, когда они проплыли мимо лодок театралов, Франческа лениво промолвила:
– Итак, вы, оказывается, помогали Джульетте. Как это мило с вашей стороны.
– Я подумал, что вам будет достаточно намека, – проговорил Джеймс. – Трудно поверить, что вы хотите приберечь малютку-принца для себя. Ведь он вам совершенно не нужен.
– Неразумно допускать, чтобы мужчины считали, что они нам нужны, – сказала Франческа. – Они вечно притворяются.
Презрительный взгляд, которым она его при этом наградила, говорил сам за себя.
Джеймс заставил себя не обращать на ее колкости внимания. Это у него не вышло.
– Вы говорите обо мне, – утвердительно сказал он. – Я дерзок и нахален, вы же так решили.
– Похоже, вы почему-то вообразили, что я нуждаюсь в вашей компании, – промолвила Франческа. – Позвольте мне развеять ваше заблуждение. Прошлой ночью рассудок у меня помутился от страха и шока, поэтому здравый смысл замолчал, когда я выражала свою благодарность. Сегодня вечером – другое дело. Вы потеряли ваш единственный шанс на близость со мной.
– Я вовсе не из-за этого увел вас из театра, – парировал Джеймс.
– Но и Джульетта тут ни при чем, – заметила Франческа. – В жизни не слышала более нелепого объяснения. Впрочем, то, что вы сказали Лоренцо, не многим разумнее.
Стесняться ему нечего, заверил себя Джеймс. Он всю жизнь дает нелепые объяснения.
Однако как бы легко ему ни было лгать другим, Джеймс был не в состоянии лгать самому себе. Он не мог притворяться, что не осознает причины, заставившей его увести Франческу из театра. А когда он признался в этом себе, его сердце забилось с удвоенной скоростью. Он чувствовал себя глупцом. Нет, еще хуже: он, профессионал, позволил себе превратиться в пылкого юношу, каким был много лет назад.
Франческа тем временем сидела неподвижно, ее нежная щека по-прежнему была совсем близко, ее зеленый взор лениво скользил по открывающемуся виду.
