Впрочем, некрасивая Мария Тальони — это слишком мягко сказано… Ее частенько называли уродиной, «маленькой горбуньей».
«От темени до талии это один человек; от талии до носка — другой, — почти с ужасом писала другая ее современница. — Большие, не принадлежащие телу ступни, которые все гнутся; да и все время она подгибает ноги (присядет и взлетит, вместо того чтобы попросту прыгнуть) и вообще больше делает вид, что прыгает … Обманывает тут всю публику…» А руки — примета великолепного, божественного танца Тальони — были так непомерно длинны, что «приводили отца в отчаяние»: «Что я поделаю с этими руками! Ниже, сгибай, скрести их!»
«Тело Тальони — непропорциональное, очень худое, неровное и волнующееся, вымазанное белилами, производящее это странное дрожание и вынимание (балетный термин) из действительности, — писал исследователь балета Олег Дарк. — Исключив из танца чувственность и позирование, Тальони заменяла женственность более сложной привлекательностью. Ее мужские прыжки размывали в танце половые границы. Она была томящим почти бесполым существом, не-женщиной хотя бы потому, что не вполне человеком».
А Дунечка Истомина была именно что человеком реальным, земным, созданным из плоти и крови, она была красавицей с обворожительными глазами и прелестной, довольно плотненькой, отнюдь не бесплотной фигуркой, в которую превратилось со временем детское худенькое тельце… и как только она стала ведущей танцовщицей петербургской балетной труппы и предметом поклонения «золотой» молодежи того времени, так она сделалась одной из самых доступных и хорошо оплачиваемых куртизанок столицы. Отныне возвышенное и низменное, земное и небесное, духовное и плотское были соединены в ее судьбе неразделимо, и русской истории она запомнилась не только и не столько искусством своим, сколько скандальными историями, с нею связанными.
Упрека нет в моих словах, Боже избави! Но… кабы не был так сильно восхищен Пушкин?..
А кстати, так ли сильно был он восхищен? Частенько ирония прорывается сквозь обычный, плотский мужской восторг, и трудно отличить тогда трезвую оценку искусства от оскорбленного мужского самолюбия!
…Твой голосок, телодвиженья,
Немые взоры обращенья
Не стоят, признаюсь, похвал
И шумных всплесков удивленья.
Жестокой суждено судьбой
Тебе актрисой быть дурной;
Но, Хлоя, ты мила собой,
Тебе вослед толпятся смехи,
Сулят любовникам утехи —
Итак, венцы перед тобой,
И несомненные успехи.
Впрочем, оставим высокое искусство, с ним все ясно, и поговорим о материях земных — о скандалах.
