Боже ты мой, иногда уговаривала себя Екатерина, да просто диво, что этого не случилось раньше! Положение Прасковьи создавало опасную близость между ней и фаворитами, что ж удивительного, если Ивану Корсакову захотелось отведать прелестей, которые уже возбудили его однажды и запали в память?
Впрочем, Екатерина понимала, что это был порыв, мгновенное умопомешательство — во всяком случае, со стороны именно Ивана. Нет, он не валялся в ногах, не обвинял Прасковью в совратительстве — так же, впрочем, как она, пролепетав какие-то сбивчивые, неразборчивые оправдания, замкнулась в мертвом молчании и в готовности принять любую кару, которой государыня сочтет должной ее подвергнуть.
Наверное, никто не удивился бы, если бы графиня Брюс отправилась в крепость или в ссылку, да и разжалованный фаворит последовал бы в том же направлении, и многие втихомолку пеняли государыне за ее избыточное миролюбие и готовность всех и вся прощать. Но она не могла нанести такой удар верному служаке Брюсу… ведь опала жены должна была коснуться и генерал-губернатора обеих столиц. Ни при чем был также брат Прасковьи Александровны, фельдмаршал Румянцев. Поэтому графиня Брюс всего-навсего получила отставку при дворе и категорический приказ отбыть на постоянное жительство в Москву, с тем чтобы никогда более не появляться в Санкт-Петербурге и не докучать государыне ни мольбами, ни просьбами, ни самим фактом своего существования.
То же было рекомендовано сделать и Ивану Римскому-Корсакову, однако тот сказался больным и вслед за ошеломленной, потрясенной любовницей своей в Москву не отбыл, а остался в том самом особняке на Дворцовой набережной, где книжные тома стояли в сакраментальном порядке: на нижних полках — те, что побольше, на верхних — поменьше. Этот особняк так и остался имуществом разжалованного, так же как и многочисленные подарки, в том числе денежные, которые были ему некогда пожалованы. Здесь Иван Римский-Корсаков пробыл около полугода, и кто знает, как сложились бы его дальнейшие дела, когда бы спустя месяц после катастрофы, вызванной его мгновенным любовным помешательством и желанием во что бы то ни стало потрафить своему мужскому «эго» (хоть ни он, ни многие из его современников и слова-то такого никогда не слыхали!), в Петербург не прибыл из Парижа граф Строганов и его молоденькая жена Екатерина Петровна, урожденная Трубецкая. Граф был желанным гостем в Петербурге, императрица благоволила к нему еще с тех времен, когда у Строганова хватало мужества и воспитанности в одиночку противостоять той травле, которой Екатерина, в ту пору еще жена своего мужа, подвергалась с его стороны. Строганов не боялся оказывать ей знаки внимания, за что не раз бывал руган и всячески поношен императором Петром Федоровичем. Теперь он пожинал плоды своего былого джентльменства и пользовался правом делать что заблагорассудится и принимать у себя кого угодно.
