— Пойди извинись, — посоветовал я Ваське Хомяку.
Он поднял на меня удивленные глаза.
— Перед кем?
— Перед ней, Людкой.
— С ума сошел? Это как — перед дочерью извиниться? Да она после этого на горб мне сядет. Чуть что — капризы, плакать начнет: отец-де слез моих боится. Не! Детей нужно в строгости держать, чтобы родителей уважали.
— Но она ведь уже заявила: «Не люблю тебя…»
— Можа, ремня ей дать, а? Лупка, что бы там ученые ни говорили, — лучшее средство…
— Пойди извинись. Ты прав: ранил ты Людку. В душу.
— Насчет души вот что скажу. Я тебя пацаном еще помню. Первым живодером в деревне был. Котят закопать — кого звали? Тебя. Воробьев разорять под соломенной стрехой, чтобы крышу не растаскивали, — кто мастер был? Ты. Верно?
— Был такой грех.
— Однако душа твоя осталась в целости, насколько я знаю. Да и не ты ли как-то говорил: козявку теперь жалко обидеть… Я сам такой жа…
— А Дружок?
— Но за шесть лет я его пальцем не тронул!
— А потом убил. Это еще хуже.
— Не оправдываю я себя! — вскипел Васька. — Случилась промашка! Но Людка-то, Людка! Вот это отмочила: «Не люблю…» А я ей — подарки: платья, юбки, кофты… А она, глядишь, однажды тоже заявит отцу, как Женька, старший сын. Тот как-то на праздник приехал с дружком, сели они за стол, бутылку поставили, а меня не зовут. Ну, я без приглашения сел. А Женька заявил: «Отец, не мешай нам беседу вести». Во, черт? Где это только его этому воспитали?.. Так что мне делать?
— Иди извинись. — Я взялся за ручку ведра. — Всего доброго.
Хорошаевка спокойно готовилась ко сну.
Лаяла просто так Пальма Федора Кирилловича.
Плакала, должно быть, Людка.
Терзался в своей неправоте Васька Хомяк.
— Здравствуйте вам!
Это я в гости заявился к Никите Комарову.
Никто не отозвался, только черно-белый кот, дремавший на загнетке, посмотрел на меня одним глазом и опять зажмурился.
— Есть кто? — уже громче спросил я.
Тишина. «Во дворе, может, пойду-ка туда загляну».
Выхожу — так и есть. Никита красит наличник темно-синей краской. Заканчивает.
— Здравствуйте!
— О, здоров, здоров!
Никита поставил банку с краской на завалинку, протянул правую руку, поджав пальцы — они были вымазаны. Как бы извиняясь, сказал:
— А я тут, понимаешь, покрасить решил. Погода стоит теплая, чего, думаю, краске пропадать, дай подновлю наличники… А ты в хату заходил?
— Заходил. Вас и обокрасть так можно.
— Э-э, молчи. Что там красть? Телевизор? Так он у нас старый, счас вон больших все понакупили… Я-то слышал, что дверь хлопнула, да думал, это ветер.
