Я снял трубку.
— Слушаю, — сказала телефонистка.
— Первого секретаря райкома, — отчеканил я.
— Рогов его фамилия, — подсказал Аркашка, стоявший у дверей. Секретарша зыркнула на него, потом уставилась на меня, гадая, должно быть, кто этот молодой человек. Неужто какой новый начальник?
Я волновался, не в силах придумать, как представиться Рогову.
— Алло…
— Товарищ Рогов?
— Да, да.
— Тут вот такое дело. С мясокомбината вам звонят. Понимаете, я приехал в отпуск. К тетке… Ну, мы трех поросят привезли, а их не принимают…
— Так что, я буду вашими поросятами заниматься?
— Ну, понимаете, тетке семьдесят лет, — продолжал я, — больше никто не поможет… А их не принимают…
— А зачем вы привезли? — вдруг резко оборвал меня Рогов. — Мы и в газете, и по радио объявляли, что временно личный скот не принимаем — некуда мясо девать, вагонов не дают.
— Про лозунг ему, про лозунг! — подсказывал за спиной Аркашка.
— Но мы не знали про объявление, — виновато сказал я, а сам с дрожью подумал, что, если Рогов спросит, откуда мы, и узнает, что из другого района, тогда — никакой надежды. — Понимаете, трактор нам со свеклы на день сняли, ведь это ж еще день терять…
— Да… — вздохнул Рогов. И я почувствовал: лед тронулся…
— Пожалуйста, товарищ Рогов.
— Ладно, примем мы ваших поросят. Но скажите там у себя в деревне, чтоб до Октябрьских больше не привозили.
Аркашка выскочил из приемной и кинулся на улицу, где по-прежнему тарахтел его трактор (Аркашка не выключал мотор от начала до конца рабочего дня), где в безнадежном ожидании стояли Дамаев и Павлик.
Дамаев уже улыбался, Аркашка выбивал запылившийся зеленый берет, а Павлик невесело топтался на месте.
Война, можно сказать, нашу Хорошаевку помиловала. Страшные бои рядом шли, бомбы на огородах рвались, подбитые — и наши, и немецкие — самолеты падали за Сновою, а деревню ни с одного боку не зацепило. Одна только колхозная конюшня сгорела.
Помиловала, война…
Я лежу на своей скрипучей раскладушке и загибаю на руках пальцы. Начинаю с конца деревни. Шишкин — убит, Кузьма Полинин — убит, тесть Васьки Хомяка — убит, мой отец, потом Сенька, Иван, Кузьма — братья Федора Кирилловича, Гришка Серегин, Колбаихин муж, Аким Ковалев, Матвей, Фрол Угольников, Петрак Тарубаров, Илья Чумаков… Четырнадцать убитых на тридцать два двора…
А среди вернувшихся — тот без руки, тот с осколком в легких, тот хромает, тот трясется после контузии.
Что и говорить, помиловала Хорошаевку война…
Полдеревни вдов, полдеревни сирот.
