Сделаем только минутное отступление в генетику — науку, для нас невнятную и темную, но есть у нас гипотеза, которую не высказать нельзя. Когда-то ведь евреи завоевали землю Ханаанскую, и мы уже упоминали этот факт. А там издревле жили давние потомки Хама — да, того самого, знаменитого библейского сына Ноя. Легко предположить, что главная особенность этого предка (сделавшая его имя нарицательным) передалась в какой-то степени потомкам. А пришельцы, смешиваясь с местным населением усвоили черты его характера, слегка ослабив и разбавив их, естественно. Так не отсюда ли явились пресловутые еврейские бесцеремонность и настырность?
Что ж, есть люди, которые сидят на вулкане не из-за отсутствия достоверной информации, а по собственному желанию. И когда вулкан взорвется, им не на кого будет жаловаться, кроме как на себя самих.
Что же осталось от еврейско-русского романа? Ответим только за себя. Осталась огромная любовь к этой стране. К ее людям. К ее полям, лесам, городам и деревням. Осталось страшное ощущение причастности. К ее истории. К ее душе. И еще песни, которые многие поколения израильтян поют на иврите, в полной уверенности, что это исконно израильские песни, и которые мы, надравшись, поем хором по-русски. Например:
Летят перелетные птицы
Ушедшее лето искать.
Летят они в жаркие страны,
А я не хочу улетать.
А я остаюся с тобою,
Родная моя сторона,
Не нужно мне солнце чужое,
И Африка мне не нужна.
Конечно же, не нужна, какая там Африка! Музыка Блантера.
Эхо этого романа, раздирающее душу ощущение двойной причастности, принимает порой формы поразительные. Одному из нас однажды позвонила наша давняя общая приятельница и, чуть запинаясь, попросила ей помочь: захоронить прах отца, недавно умершего в Питере. А разговор наш — в Иерусалиме. Речь шла о распылении праха в Иудейской пустыне — такова была предсмертная отцовская просьба. И была всего лишь половина праха — вторую он просил оставить в Питере, в котором прожил свою жизнь и который обожал. А был он физиком, талантлив был необычайно, много сделал для науки и империи, а кто он — осознал на старости, отсюда и такое ярое желание соединиться со своим народом хотя бы в виде части праха. Было нечто символическое в нашем предстоящем действе, и сидели мы в машине молча, подбирая место, чтобы виден был оттуда Иерусалим — это входило тоже в просьбу к дочери. На склоне возле могилы пророка Самуила такое место отыскалось. Дочь вынула из сумочки старый школьный пенал, вытрясла оттуда горсть серого праха, и ветер аккуратно унес его, развеивая по пустыне. Так советский физик разделил себя посмертно, чтобы обозначить поровну свою любовь и причастность.
