Она спустилась в кухню.
— Страшновато, конечно, ну, да ладно!
Избавившись от лишних глаз, Томас Бартон постоял с минуту без движения; на его губах играла ханжеская усмешка. Потом он тихонько, если не сказать деликатно постучался в дверь и прошептал:
— Бабуля?
Ответа не последовало. Томас осторожно подергал дверную ручку.
— Будто я не знаю — ты тут, старая карга! Бабуля, тебе слышно? Это внизу, на кухне. Оглохла, что ли? Ишь, заперлась! Опять нос воротишь? На дворе лето, теплынь, чего тебе еще надо?
Тишина. Он направился в сторону ванной комнаты.
Коридор опустел. В ванной потекла вода. От кафельных стен гулким эхом отражалось громогласное пение Томаса Бартона:
Ложки-плошки-финтифлюшки,
Пахнет кровушкой старушки.
Кости р-р-размелю в муку,
Впрок лепешек напеку.
В кухне заревел лев.
От бабули пахло допотопной мебелью, и пылью, и лимонными корочками, а с виду она была похожа на засушенный цветок. Ее решительный подбородок слегка отвис, выцветшие золотистые глаза смотрели пронзительно и сурово; раскачиваясь в кресле, она, словно топорик, разрубала горячий полуденный воздух.
До ее ушей долетела песня Томаса Бартона.
От этого сердце превратилось в ледышку.
Рано утром она слышала, как внучкин муж нетерпеливо крушил фанерный ящик, — ни дать ни взять малолетний сорванец, получивший на Рождество дьявольскую забаву. Яростно трещала крышка, рвалась бумага; потом раздались победные вопли — его руки уже оглаживали прожорливую машину. Еще в прихожей, поймав на себе орлиный взгляд бабули, он со значением подмигнул. Бам! То-то она припустила по лестнице, чтоб скорее захлопнуть за собой дверь!
Бабулю весь день била дрожь.
Лидди еще раз постучалась к ней в комнату, приглашая обедать, но снова получила отпор.
В душные послеобеденные часы «мусорганик» по-хозяйски обживался под раковиной. Ненасытная пасть с грозными, спрятанными от глаз клыками жевала, дробила, глотала и вожделенно причмокивала. Агрегат подрагивал и клокотал. Он сожрал свиные ножки, кофейную гущу, яичную скорлупу, куриные косточки. Его обуял неутолимый, первобытный голод, который таился в железном чреве, урчал в железных кишках, жадно поблескивал острыми, как бритва, винтовыми лопастями.
Когда пришло время ужина, Лидди поднялась наверх с подносом.
— Подсунь еду под дверь! — прокричала бабуля.
— Ну, знаешь ли! — не выдержала Лидди. — Ты хотя бы отопри засов: я тебе отдам поднос и уйду!
— Погляди-ка через плечо: не крадется ли кто сзади?
— Никого.
