Трудность придания фашизму окончательной формы, а также его нелюбовь к дисциплине и стабилизации нельзя было объяснить одними практическими трудностями при проведении той или иной реформы. Даже репрессивному законодательству, которого требовали экстремисты, не удалось бы сразу же выполнить «революционные» требования движения, что ясно показали события 1925-26 годов. Существовало принципиальное противоречие между таким рациональным и консервативным понятием, как восстановление авторитета государства, и той иррациональной активностью, которая толкала фашистское движение вперед. Идеи конституционной реформы или какой-либо четкой организации противоречили их менталитету или, как минимум, считались неважными. Писатель Камилло Пеллицци, который очень умно критиковал потом неспособность фашизма осуществить поворот к технократии, к руководству менеджеров, очень красноречиво описывал эту позицию: «Фашизм боролся за принцип авторитета, но не авторитета писаных законов или конституционной системы». «Настоящий фашизм испытывает инстинктивную неприязнь к кристаллизации в государство… Фашистское государство это не столько государство, сколько движущая сила»>4.
И это была позиция не только немногих интеллектуалов; вождь группы раскольников, которые взбунтовались против «фашио» в Пистойе, назвав себя «Старой гвардией», заявил: «Мы, фашисты, никогда не должны терять динамику, которая относится к числу наших самых характерных признаков; застыть в статичной позиции, что недавно произошло, означает для нас отрицание фашистской идеи»>5. Можно говорить о некоей идеологии «сквадризма», которая стремилась скрывать и запутывать простые реалии и заменять их мистификациями.
Для настоящего восстановления авторитета государства было, прежде всего, необходимо уменьшить власть местных фашистских вождей, т. н. «расов». Однако сделать это было непросто. В принципе, сам Муссолини хотел бы взять расов под контроль; в октябре 1923 г., если не раньше, он пришел к убеждению, что в его собственных интересах, как руководителя государственного аппарата, восстановить его власть над партией. Этот шаг не был очевидным: разве Муссолини не был также вождем партии? Но партия показала свою неспособность контролировать местных вождей. Чистые кризисы центральных органов партии, которые постоянно образовывались, распускались, расширялись, сокращались, переименовывались и снабжались большими или меньшими полномочиями, доказывали трудность превращения фашистской партии в единое целое. В определенном смысле поход на Рим даже осложнил проблему. До него необходимость борьбы вынуждала движение к определенному единству действий; теперь этой центростремительной силы не было; к этому добавилось соперничество за посты. Совершенно ясно видел это Дж. Боттаи, самый тонкий аналитик внутренних трудностей фашизма: «
